В.А. Жуковский. «Лесной царь», «Море», «Невыразимое».

К.Ф. Рылеев . «Иван Сусанин », «Смерть Ермака ».

К.Н. Батюшков. «Переход русских войск через Неман», «Надпись к портрету Жуковского», «Есть наслаждение и в дикости лесов...», «Мой гений».

Е.А. Баратынский . «Чудный град порой сольется...», «Разуверение», «Муза ».

А.А. Дельвиг . «Русская песня» («Соловей мой, соловей...»), «Романс», «Идиллия».

Н.М.Языков. «Пловец», «Родина».

Краткие сведения о поэтах. Основные темы, мотивы. Система образно-выразительных средств в балладе, художественное богатство поэтических произведений. В кругу собратьев по перу (Пушкин и поэты его круга).

Теория литературы: баллада (развитие представлений), элегия, жанровое образование - дума, песня, «легкая» поэзия, элементы романтизма, романтизм.

Развитие речи: составление цитатного или тезисного плана, выразительное чтение наизусть, запись тезисного плана.

Связь с другими искусствами : работа с музыкальными произведениями.

Вечер в литературной гостиной «Песни и романсы на стихи поэтов начала XIX века».

А.С. ПУШКИН

Тематическое богатство поэзии А.С. Пушкина. Стихотворения: «И. И. Пущину», «19 октября 1825 года», «Песни о Стеньке Разине». Повесть «Пиковая дама» (обзор).

История написания и основная проблематика. «Маленькие трагедии» (обзор, содержание одного произведения по выбору). Самостоятельная характеристика тематики и системы образов по предварительно составленному плану.

Роман «Капитанская дочка»: проблематика (любовь и дружба, любовь и долг, вольнолюбие, осознание предначертанья, независимость, литература и история). Система образов романа. Отношение писателя к событиям и героям. Новый тип исторической прозы.

Теория литературы : послание, песня, художественно-выразительная роль частей речи (местоимение), поэтическая интонация, исторический роман.

Развитие речи: выразительное чтение, чтение наизусть, составление планов разных типов, подготовка тезисов, сочинение.

Связь с другими искусствами : работа с иллюстрациями и музыкальными произведениями. «Пиковая дама» и «Маленькие трагедии» в музыке, театре и кино.

Краеведение: дорогами Гринева и Пугачева (по страницам пушкинской повести и географическому атласу).

: встреча в литературной гостиной «Адресаты лирики А.С. Пушкина».

М.Ю. ЛЕРМОНТОВ

Кавказ в жизни и творчестве. Поэма «Мцыри »: свободолюбие, готовность к самопожертвованию, гордость, сила духа - основные мотивы поэмы; художественная идея и средства ее выражения; образ-персонаж, образ-пейзаж. «Мцыри - любимый идеал Лермонтова » (В. Белинский).

Теория литературы: сюжет и фабула в поэме; лироэпическая поэма; роль вступления, лирического монолога; романтическое движение; поэтический синтаксис (риторические фигуры). Романтические традиции.

Развитие речи: различные виды чтения, чтение наизусть, составление цитатного плана, устное сочинение.

Связь с другими искусствами : работа с иллюстрациями.

Краеведение: заочная литературно-краеведческая экскурсия «М.Ю. Лермонтов на Кавказе».

Возможные виды внеурочной деятельности: час эстетического воспитания «М.Ю. Лермонтов - художник».

Н.В. ГОГОЛЬ

Основные вехи биографии писателя. А.С. Пушкин и Н.В. Гоголь. Комедия «Ревизор»: творческая и сценическая история пьесы, русское чиновничество в сатирическом изображении Н.В. Гоголя: разоблачение пошлости, угодливости, чинопочитания, беспринципности, взяточничества, лживости и авантюризма, равнодушного отношения к служебному долгу. Основной конфликт пьесы и способы его разрешения.

Теория литературы : драма как род литературы, своеобразие драматических произведений, комедия, развитие понятий о юморе и сатире, «говорящие» фамилии, фантастический элемент как прием создания комической ситуации, комический рассказ.

Развитие речи: различные виды чтения и комментирова­ния, цитатный план, сочинение сопоставительного характера, формулировка тем творческих работ, подготовка вопросов для обсуждения.

Связь с другими искусствами : работа с иллюстрациями, инсценировка, сценическая история пьесы.

Краеведение: Петербург в жизни и судьбе Н.В. Гоголя.

Возможные виды внеурочной деятельности: дискуссия в литературной гостиной «Долго ли смеяться над тем, над чем смеялся еще Н.В. Гоголь?»; час эстетического воспитания «Н.В. Гоголь и А.С. Пушкин».

И.С. ТУРГЕНЕВ

«Ася». Возвышенное и трагическое в изображении жизни и судьбы героев. Образ Аси: любовь, нежность, верность, постоянство; цельность характера - основное в образе героини.

Теория литературы : лирическая повесть, тропы и фигуры в художественной стилистике повести.

Развитие речи: различные виды пересказа, тезисный план, дискуссия, письменная характеристика персонажа, отзыв о прочитанном.

Связь с другими искусствами: подбор музыкальных фрагментов для возможной инсценировки, рисунки учащихся.

Возможные виды внеурочной деятельности : дискуссия в литературной гостиной (тема дискуссии формулируется учащимися).

Н.А. НЕКРАСОВ

Основные вехи биографии Н.А. Некрасова. Судьба и жизнь народная в изображении поэта. «Внимая ужасам войны...», «Зеленый шум». Человек и природа в стихотворении.

Теория литературы: фольклорные приемы в поэзии; песня; народность (создание первичных представлений); выразительные средства художественной речи: эпитет, бессоюзие; роль глаголов и глагольных форм.

Развитие речи: выразительное чтение наизусть, составление словаря для характеристики лирического персонажа.

Связь с другими искусствами: использование музыкальных записей.

А.А. ФЕТ

Краткие сведения о поэте. Мир природы и духовности в поэзии А.А. Фета: «Учись у них: у дуба, у березы…», «Целый мир от красоты…». Гармония чувств, единство с миром природы, духовность - основные мотивы лирики А.А. Фета.

Развитие речи: выразительное чтение, устное рисование, письменный ответ на вопрос.

Возможные виды внеурочной деятельности: литературный вечер «Стихи и песни о родине и родной природе поэтов XIX века»:

Н.И. Гнедич. «Осень»;

П.А.Вяземский. «Береза», «Осень»;

А.Н. Плещеев. «Отчизна»;

Н.П. Огарев. «Весною», «Осенью»;

И.З. Суриков. «После дождя»;

И.Ф. Анненский. «Сентябрь», «Зимний романс» и др.

А.Н. ОСТРОВСКИЙ

Краткие сведения о писателе. Пьеса-сказка «Снегурочка»: своеобразие сюжета. Связь с мифологическими и сказочными сюжетами. Образ Снегурочки. Народные обряды, элементы фольклора в сказке. Язык персонажей.

Теория литературы : драма.

Развитие речи: чтение по ролям, письменный отзыв на эпизод, составление цитатного плана к сочинению.

Связь с другими искусствами: прослушивание грамзаписи, музыкальная версия «Снегурочки». А.Н. Островский и Н.А. Римский-Корсаков.

Л. Н. ТОЛСТОЙ

Основные вехи биографии писателя. «Отрочество» (главы из повести); становление личности в борьбе против жестокости и произвола - рассказ «После бала». Нравственность и чувство долга, активный и пассивный протест, истинная и ложная красота, неучастие во зле, угасание любви - основные мотивы рассказа. Приемы создания образов. Судьба рассказчика для понимания художественной идеи произведения.

Теория литературы: автобиографическая проза, композиция и фабула рассказа.

Развитие речи : различные виды пересказа, тезисный план, сочинение-рассуждение.

Связь с другими искусствами: работа с иллюстрациями; рисунки учащихся.

Из литературы XX века

М. ГОРЬКИЙ

Основные вехи биографии писателя. Рассказы «Мой спутник», «Макар Чудра». Проблема цели и смысла жизни, истинные и ложные ценности жизни. Художественное своеобразие ранней прозы М. Горького.

Теория литературы : традиции романтизма, жанровое своеобразие, образ-символ.

Развитие речи : различные виды чтения и пересказа, цитатный план, сочинение с элементами рассуждения.

Связь с другими искусствами : работа с иллюстрациями, рисунки учащихся, кинематографические версии ранних рассказов М. Горького.

Краеведение: книжная выставка «От Нижнего Новгорода - по Руси».

В. В. МАЯКОВСКИЙ

Краткие сведения о поэте. «Я» и «вы», поэт и толпа в стихах В.В. Маяковского:

Теория литературы: неологизмы, конфликт в лирическом стихотворении, рифма и ритм в лирическом стихотворении.

Развитие речи : выразительное чтение, чтение наизусть.

Возможные виды внеурочной деятельности: вечер в литературной гостиной «В.В. Маяковский - художник и актер».

Краеведение: «Москва В. Маяковского». Литературная викторина по материалам конкурсных работ учащихся.

О серьезном - с улыбкой (сатира начала XX века)

Н.А. Тэффи «Сбои и чужие»; М.М. Зощенко. «Обезьяний язык». Большие проблемы «маленьких людей»; человек и государство; художественное своеобразие рассказов: от литературного анекдота - к фельетону, от фельетона - к юмористическому рассказу.

Теория литературы: литературный анекдот, юмор, сатира, ирония, сарказм (расширение представлений о понятиях).

Развитие речи: различные виды чтения и пересказа, составление словаря лексики персонажа.

Н.А. ЗАБОЛОЦКИЙ

Краткие сведения о поэте. Стихотворения: «Я не ищу гармонии в природе…», «Старая актриса», «Некрасивая девочка» - по выбору. Поэт труда, красоты, духовности. Тема творчества в лирике Н. Заболоцкого 50-60-х годов.

Развитие речи: выразительное чтение наизусть, сочинение-рассуждение.

Возможные виды внеурочной деятельности : час поэзии «Что есть красота?..».

М.В. ИСАКОВСКИЙ

Основные вехи биографии поэта. Стихотворения: «Катюша», «Враги сожгли родную хату», «Три ровесницы». Творческая история стихотворения «Катюша». Продолжение в творчестве М.В. Исаковского традиций устной народной поэзии и русской лирики XIX века.

Теория литературы : стилизация, устная народная поэзия, тема стихотворения.

Развитие речи: выразительное чтение.

Возможные виды внеурочной деятельности : литературно-музыкальный вечер «Живое наследие М.В. Исаковского».

В.П. АСТАФЬЕВ

Краткие сведения о писателе. Человек и война, литература и история в творчестве В.П. Астафьева: рассказ Проблема нравственной памяти в рассказе. Отношение автора к событиям и персонажам, образ рассказчика.

Развитие речи: различные виды чтения, сложный план к сочинению, подбор эпиграфа.

Краеведение: выставка «На родине писателя» (по материалам периодики и произведений В.П. Астафьева).

Возможные виды внеурочной деятельности : литературный вечер «Музы не молчали»:

А.А. Ахматова. «Нежно с девочками простились…»;

Д.С.Самойлов. «Перебирая наши даты…»;

М.В. Исаковский . «Враги сожгли родную хату»;

К.М. Симонов. «Жди меня»;

П.Г. Антокольский. «Сын» (отрывки из поэмы);

О.Ф. Берггольц. «Памяти защитников»;

М. Джалиль . «Мои песни», «Дуб»;

Е.А. Евтушенко. «Свадьбы»;

Р.Г. Гамзатов . «Журавли» и др.

А.Т. ТВАРДОВСКИЙ

Основные вехи биографии. Судьба страны в поэзии А.Т. Твардовского: «За далью - даль» (главы из поэмы). Россия на страницах поэмы. Ответственность художника перед страной - один из основных мотивов. Образ автора. Художественное своеобразие изученных глав.

Теория литературы : дорога и путешествие в эпосе Твардовского.

Развитие речи: различные виды чтения, цитатный план.

Краеведение : о России - с болью и любовью (выставка произведений А. Твардовского).

Возможные виды внеурочной деятельности: час поэзии «Судьба Отчизны»:

А.А. Блок. «Есть минуты, когда не тревожит…»;

В.В. Хлебников. «Мне мало нужно…»;

Б.Л. Пастернак . «После вьюги»;

М.В. Исаковский . «Катюша»;

М.А. Светлов . «Веселая песня»;

А.А. Вознесенский. «Слеги»;

Р.И. Рождественский. «Мне такою нравится зе­мля…»;

B.C. Высоцкий . «Я не люблю» и др.

В.Г. РАСПУТИН

Основные вехи биографии писателя. XX век на страницах прозы В. Распутина. Нравственная проблематика повести «Уроки французского». Новое раскрытие темы детей на страницах повести. Центральный конфликт и основные образы повествования. Взгляд на вопросы сострадания, справедливости, на границы дозволенного. Мотивы милосердия, готовности прийти на помощь, способность к предотвращению жестокости, насилия в условиях силового соперничества.

Теория литературы : развитие представлений о типах рассказчика в художественной прозе.

Развитие речи: составление словаря понятий, характеризующих различные нравственные представления, подготовка тезисов к уроку-диспуту.

Связь с другими искусствами :повесть В. Распутина на киноэкране.

Из зарубежной литературы

У. ШЕКСПИР

Краткие сведения о писателе. Трагедия «Ромео и Джульетта ». Певец великих чувств и вечных тем (жизнь, смерть, любовь, проблема отцов и детей). Сценическая история пьесы, «Ромео и Джульетта » на русской сцене.

Теория литературы: трагедия (основные признаки жанра).

Связь с другими искусствами :история театра.

М. СЕРВАНТЕС

Краткие сведения о писателе. Роман «Дон Кихот»: основная проблематика (идеальное и обыденное, возвышенное и приземленное, мечта и действительность) и художественная идея романа. Образ Дон Кихота. Позиция писателя. Тема Дон Кихота в русской литературе. Донкихотство.

Теория литературы : роман, романный герой.

Развитие речи: дискуссия, различные формы пересказа, сообщения учащихся.

УЧЕБНО-ТЕМАТИЧЕСКИЙ ПЛАН

Содержание раздела. Тема.	Общее количество часов	Число контр. работ	Приме-чание
Введение. Художественная литература и история
Из устного народного творчества Исторические песни: «Иван Грозный молится по сыне», «Возвращение Филарета» «Солдаты готовятся штурмовать Орешек», «Солдаты освобождают Орешек ». Связь исторической песни с представлениями и исторической памятью и отражение их в народной песне. Средства выразительности в исторической песне. Нравственная проблематика в исторической песне и песне-плаче.
Из древнерусской литературы «Слово о погибели Русской земли». Тема добра и зла в произведениях русской литературы, из «Жития Александра Невского». Глубина и сила нравственныхпредставлений о человеке. «Сказание о Борисе и Глебе». «Житие Сергия Радонежского ». Основные нравственные проблемы житийной литературы. Тематическое многообразие древнерусской литературы.
Из литературы XVIII века Г. Р. Державин – поэт и государственный чиновник. «Вельможа». Служба, служение, власть и народ – основные мотивы стихотворения. «Памятник». Тема поэта и поэзии.
Н. М. Карамзин.Основные вехи биографии. М. Карамзина. Повесть «Бедная Лиза» - новая эстетическая реальность. Основная проблематика и тематика повести, новый тип героя, образ Лизы
Подготовка к ГИА:анализ фрагмента эпического произведения. Н.М.Карамзин. «Бедная Лиза»
Из литературы XIX века Поэты пушкинского круга. Предшественники и современники В.А.Жуковский. «Лесной царь», «Море», «Невыразимое». Краткие сведения о поэте. Основные темы, мотивы. Система образно-выразительных средств в балладе. К.Ф.Рылеев. «Иван Сусанин», «Смерть Ермака». Краткие сведения о поэте. Основные темы, мотивы. Художественное богатство стихотворений. К.Н.Батюшков. «Переход русских войск через Неман», «Надпись к портрету Жуковского», «Есть наслаждение и в дикости лесов…», «Мой гений» Е.А.Баратынский. «Чудный град порой сольется…», «Разуверение», «Муза» Краткие сведения о поэте. Основные темы, мотивы. Художественное богатство стихотворений.А.А.Дельвиг. «Русская песня», «Романс», «Идиллия». Н.М.Языков. «Пловец», «Родина». Краткие сведения о поэте. Основные темы, мотивы. Художественное богатство стихотворений.
А.С.Пушкин. Тематическое богатство поэзии А.С. Пушкина. Тема дружбы в стихотворениях «И. И. Пущину», «19 октября 1825 года». «Песни о Стеньке Разине» : стилизация под народную песню. Урок внеклассного чтения № 1 Общечеловеческая тема «блудных детей» в литературе: в притче о блудном сыне и «Станционном смотрителе» А.С.Пушкина Обзор повести «Пиковая дама» . История написания и основная проблематика. «Маленьких трагедий». «Каменный гость» Самостоятельная характеристика тематики и системы образов по предварительно составленному плану Роман «Капитанская дочка»: проблематика (любовь и дружба, любовь и долг, вольнолюбие, осознание предначертания, независимость) Система образов романа. Отношение писателя к событиям и героям. Новый тип исторической прозы.Подготовка к ГИА: КИМы и анализ фрагментаэпического произведения. А.С.Пушкин. «Капитанская дочка»
Классное сочинение «Сравнительная характеристика Швабрина и Гринёва»
М.Ю.Лермонтов. Кавказ в жизни и творчестве. Поэма «Мцыри» : свободолюбие, готовность к самопожертвованию, гордость, сила духа – основные мотивы поэмы. Основные мотивы поэмы «Мцыри» . Образ главного героя. Художественная идея и средства ее выражения в поэме. Подготовка к ГИА: КИМы и анализ фрагмента лиро-эпического произведения.
Н.В.Гоголь. Основные вехи биографии Н.В. Гоголя. А.С.Пушкин и Н.В.Гоголь. Творческая и сценическая история комедии «Ревизор». Русское чиновничество в сатирическом изображении Н.В. Гоголя. Хлестаков и хлестаковщина. Основной конфликт пьесы и способы его разрешения. Дискуссия «Долго ли смеяться над тем, над чем смеялся еще Н.В.Гоголь?» Подготовка к ГИА: КИМы и анализ фрагментадраматического произведения. Н.В.Гоголь «Ревизор»
Классное сочинение на одну из предложенных тем.
Урок внеклассного чтения № 2 Тема памяти в легенде о манкурте из повести Ч.Айтматова «И дольше века длится день».
Основные вехи биографии И.С. Тургенева. Произведения писателя о любви: повесть «Ася». Возвышенное и трагическое в изображении жизни и судьбы героев. Образ Аси.
Н.А.Некрасов.Основные вехи биографии Н.А. Некрасова. Судьба и жизнь народная в изображении поэта. «Внимая ужасам войны…» «Зеленый шум». Человек и природа в стихотворении.
А.А.Фет.Краткие сведения о Фете. Мир природы и духовности в поэзии А.А. Фета: «Учись у них: у дуба, у березы...», Подготовка к ГИА: КИМы и анализ фрагменталирического произведения «Учись у них: у дуба, у березы...» «Целый мир от красоты...». Гармония чувств, единство с миром природы, духовность - основные мотивы лирики А.А. Фета.
А. Н. Островский Краткие сведения о писателе. Пьеса-сказка «Снегурочка»: своеобразие сюжета. Связь с мифологическими и сказочными сюжетами. Образ Снегурочки. Народные обряды, элементы фольклора в сказке. Язык персонажей.
Л.Н.Толстой.Основные вехи биографии Л. Н. Толстого. «Отрочество» (главы из повести) «После бала». Основные мотивы рассказа. Становление личности в борьбе против жестокости. Нравственность и чувство долга, активный и пассивный протест, истинная и ложная красота – основные мотивы рассказа. Приемы создания образов. Судьба рассказчика для понимания художественной идеи произведения Урок-дискуссияпо рассказу «После бала» Подготовка к ГИА: КИМы и анализ фрагментаэпического произведения
А.М.Горький.Основные вехи биографии М. Горького. Рассказ «Мой спутник» Проблема цели и смысла жизни, истинные и ложные ценности жизни. «Макар Чудра». Художественное своеобразие ранней прозы М. Горького. Подготовка к домашнему сочинению.
Урок внеклассного чтения № 3 Свобода и сила духа в изображении М.Горького: «Песнь о Соколе».
Урок внеклассного чтения № 4 А.Грин. Вопросы любви, добра и доброты в повести «Алые паруса»
В. В. Маяковский Краткие сведения о В.В. Маяковском. «Я» и «вы», поэт и толпа в его стихах. «Хорошее отношение к лошадям». Рифма и ритм в лирическом стихотворении.Подготовка к ГИА: КИМы и анализ фрагменталирического произведения.
О серьезном - с улыбкой (сатира начала XX века) Н. А. Тэффи«Свои и чужие». Большие проблемы «маленьких людей»; человек и государство. («Свои и чужие» в произведениях Н.А.Тэффи «Свои и чужие» и К.Паустовского «Телеграмма») М.М. Зощенко. «Обезьяний язык». Художественное своеобразие рассказов: от литературного анекдота – к фельетоны, от фельетона – к юмористическому рассказу.
Н. А. Заболоцкий. Краткие сведения о поэте. Стихотворения: «Я не ищу гармонии в природе…», «Старая актриса», «Некрасивая девочка». Поэт труда, красоты, духовности. Тема творчества в поэзии Н.А.Заболоцкого
М. В. Исаковский Основные вехи биографии поэта. Стихотворения «Катюша» , «Враги сожгли родную хату», «Три ровесницы». Продолжение в творчестве М.В. Исаковского традиций устной народной поэзии и русской лирики XIX века.
В. П. Астафьев. Краткие сведения о В. П. Астафьеве. Человек и война, литература и история в его творчестве. «Фотография, на которой меня нет». Проблема нравственной памяти в рассказе. Образ рассказчика. Отношение автора к событиям и персонажам. Подготовка к домашнему сочинению.
А.Т. Твардовский Основные вехи биографии. Судьба страны в поэзии А.Т. Твардовского: «За далью - даль» Россия на страницах поэмы. Ответственность художника перед страной – один из основных мотивов. Образ автора. Художественное своеобразие изученных глав.
Урок внеклассного чтения № 5 Час поэзии «Судьба Отчизны»: А.А.Блок «Есть минуты, когда не тревожит…», В.В.Хлебников «Мне мало нужно…» и др.
Основные вехи биографии В. Распутина. Нравственная проблематика повести «Уроки французского». Новое раскрытие темы детей на страницах повести. Центральный конфликт и основные образы повествования. Диспут: уроки французского – уроки доброты?
Итоговое тестирование.
Из зарубежной литературы. У. Шекспир. Краткие сведения о писателе. Трагедия «Ромео и Джульетта». Певец великих чувств и вечных тем. Сценическая история пьесы, «Ромео и Джульетта » на русской сцене.
М.Сервантес. Краткие сведения о писателе. Роман «Дон Кихот»: основная проблематика и художественная идея романа. Образ Дон Кихота. Позиция писателя. Тема Дон Кихота в русской литературе. Донкихотство.
Подведение итогов. Список литературы на лето.
Резервные уроки

Поэты пушкинского круга

ПАНТЕОН

Алексей МАШЕВСКИЙ,
Санкт-Петербург

Поэты пушкинского круга

П о воспоминаниям М.В. Юзефовича Пушкин, отвечая на вопрос об истоках своей самобытности, признавался, что обязан ею Денису Давыдову, который, несмотря на владевшее тогда начинающим пиитом увлечение лирикой Батюшкова и Жуковского, “дал ему почувствовать ещё в Лицее возможность быть оригинальным”. И действительно, поэзия, а главное экзотическая судьба Дениса Васильевича Давыдова (1784–1839) , задававшая определённый стереотип восприятия его стихов, была оригинальной.

Начавшаяся было блестящая военная карьера (он служил в Кавалергардском полку) сменяется полуопалой. Сатирические стихи Давыдова - басни «Голова и ноги», «Орлица, Турухтан и Тетерев», задевавшие самого государя, становятся причиной перевода молодого человека из гвардии в армейский гусарский полк, расквартированный в Киевской губернии. Но именно тут, в провинциальном захолустье, поэт сполна погрузился в молодеческую удалую офицерскую жизнь с её попойками, стычками, дурачествами, безобидными и не очень. Героем гусарского разгула становится его сослуживец Бурцов, фигура которого, благодаря стихам Давыдова, приобретёт символический характер, станет типической.

Тематическое своеобразие поэзии Давыдова сделало её узнаваемой. Развиваясь в общей канве школы гармонической точности, она неожиданно приобрела совершенно особое звучание за счёт нового поворота темы дружества, новой лексики, новых интонаций. Именно отсюда пошла слава Давыдова как “Анакреона под доломаном” , позже дополненная восприятием автора этих стихов как героя партизанской войны, лихого рубаки.

В целом можно сказать, что Давыдов даёт свой вариант русской “лёгкой поэзии”, следуя курсом, параллельным курсу Батюшкова. В.Э. Вацуро замечает по этому поводу: “Бурцовские послания Давыдова подготавливали «Мои пенаты»: бытовая сфера батюшковского послания - “стол ветхий и треногой с изорванным сукном” - функционально близка давыдовской; это тоже... быт не повседневный, а символический” .

Призывая Бурцова на пунш, Давыдов перечисляет эти атрибуты удалой гусарской жизни, противопоставленной “надутому”, важному быту вельмож (на самом деле перед нами армейский вариант руссоизма с переставленными ценностными рядами: простота, в том числе простота поведения - например, пьяное веселье без затей - противопоставляется роскоши “великих господ”; Бурцов в этом контексте оказывается близнецом естественного человека, доброго дикаря): арак - фруктовая водка, трубка с табаком, два любезные уса, ужасные пуншевые стаканы. В другом стихотворении совершенно, казалось бы, неожиданно праздный гуляка назван “спасителем людей”.

В дымном поле, на биваке
У пылающих огней,
В благодетельном араке
Зрю спасителя людей...

Спаситель он потому, что задаёт своим поведением некий образец удальства и непреклонности в веселье и битве, и шире - в жизни. Здесь презрительно отвергаются все мотивы, согласно которым стоило бы быть храбрым: генеральский чин не соблазняет героя, он многих видел “генералов”. Что до того! Зато он сам большой с усом, “красой природы, чернобурым в завитках”. Перед нами целая философия. Достоинство и ценность личности человека выводятся из неё самой, а не из прикреплённости к каким-то социальным опознавательным знакам - чинам, например. А счастье заключается в том, чтобы соответствовать своей природе, как выясняется, стихийной:

Саблю вон - и в сечу! Вот
Пир иной нам Бог даёт,
Пир задорней, удалее,
И шумней, и веселее...
Ну-тка, кивер набекрень,
И - ура! Счастливый день!

Так откликались и преломлялись в творчестве Давыдова карамзинские идеи. Его гусары замечательны потому, что они гусары со всем тем комплексом особых ценностных установок, которые полагалось относить к данной референтной группе. Это двойники батюшковского поэта-ленивца, баловня дружества, любви и неги, чуждающегося громкой славы и молвы света. Это двойники сентиментального героя элегий Жуковского, всё достоинство которого лишь в том, что он “кроток был душою”, то есть опять же соответствовал в жизни себе самому, своей природе. Но замечательно то, что при общем взгляде на человека все три поэта, продвигаясь в русле единых просветительских в основе своей представлений, могут теперь выражать совершенно разные личностные пристрастия. Тут начинаются оттенки, придающие лирике каждого свою неповторимость.

У Давыдова на первый план выходит экспрессия, эмоциональная взвинченность, то, что сам поэт выражал словом “огонь”, а Пушкин определял как “кручение стиха”. Здесь коренное отличие от меланхолических героев Жуковского, мечтателей Батюшкова. Подобное стилистическое “гусарство” будет постепенно распространяться Давыдовым на сопредельные с посланием жанры, например элегию. Причём интересно проследить, как новые элементы то выходят на передний план, то совершенно скрываются под общим налётом традиционного “гармонизма”. Вот стихотворение «Решительный вечер гусара», варьирующее тему любовного свидания:

Сегодня вечером увижусь я с тобою,
Сегодня вечером решится жребий мой,
Сегодня получу желаемое мною -
Иль абшид на покой!

А завтра - чёрт возьми! как зюзя натянуся;
На тройке ухарской стрелою полечу;
Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся
И пьяным в Петербург на пьянство прискачу!

Но если счастие назначено судьбою
Тому, кто целый век со счастьем незнаком,
Тогда... о, и тогда напьюсь свинья свиньёю,
И с радостью пропью прогоны с кошельком!

Здесь гиперболизм гусарских замашек призван выразить предельную напряжённость переживания, замечательно подкреплённую и на уровне лексики, и на уровне интонации: “Тогда... о, и тогда напьюсь свинья свиньёю”... При всём том стихотворение это, поражающее лексической новизной, в основе своей имеет каламбур, некий логический перевёртыш: не так, так этак буду пьяным. В целом текст выглядит пародией. Эта связанность с анекдотом, с максимой, со стихами на случай выдавала тайную зависимость Давыдова от эстетики уходящего века.

Давыдов шёл к тому, чтобы создать в стихах закреплённый романтический образ поэта-партизана, пропахшего запахами бивачных костров, который всегда “на чёрта рад”, относится к своим литературным занятиям снисходительно, подчёркивая их дилетантизм и случайность появления . Этой цели служил и написанный им самим (впрочем, от третьего лица) «Очерк жизни Дениса Васильевича Давыдова», предварявший первый том собрания сочинений, готовившегося в 1836–1837 годах и вышедшего в 1840-м, уже после смерти поэта. Биография была, конечно, панегирической, и анонимность её можно было бы объяснить желанием утаить подлинное авторство, если бы сам Давыдов не сделал всё, чтобы читатель об этом авторстве догадался. Жанр биографического описания был превращён в художественную прозу, непосредственно предваряющую и связанную с последующими стихотворными текстами. Г.А. Гуковский по этому поводу замечал: “Зачем же всё это надо было? А затем, что Давыдову необходим был рассказ о герое его стихов, чтобы ещё крепче объединить их, ему нужен был очерк, дающий связную характеристику героя, так как он не надеялся полностью на способность самого читателя построить из его стихов единый образ. А без этого единого образа стихи теряли полноту своего смысла. Этот образ - главное в них. И вот Давыдов учит читателя. Он сам проделывает за него работу его воображения, сам суммирует стихи в единый образ и показывает его <…> Задача стихотворения - создать образ не столько того, о чём идёт речь в стихотворении, сколько того, кто это стихотворение создал, или, вернее, от лица кого оно написано” . Таким образом, в поэзии Давыдова уже возникает романтический лирический герой.

Но всё не так просто. Единства личности, единства сознания, свойственного романтизму, лирика Давыдова лишена. «Очерк жизни...» для того и понадобился автору, что в 30-е годы он чувствовал недостаточную биографическую убедительность своих стихов, созданных ещё в “доромантическую” эпоху. Они не подвёрстывались под единый образ. И не случайно в единственном прижизненном издании стихотворений поэта («Стихотворения Д.А. Давыдова», 1832), тексты были расположены по жанровому принципу. В своих элегиях, например, поэт-партизан всё время сползал с “гусарщины” на чистую “жуковщину”. Так «Элегия IV» выдержана в духе, приближающемся к “бурцовскому”:

В ужасах войны кровавой
Я опасности искал,
Я горел бессмертной славой,
Разрушением дышал...
...................................
Полумёртвый, не престану
Биться с храбрыми в ряду,
В память Лизу приведу...
Встрепенусь, забуду рану,
За тебя ещё восстану
И другую смерть найду!

Зато уже «Элегия V» практически дублирует своим началом «Вечер» Жуковского:

Всё тихо! и заря багряною стопой
По синеве небес безмолвно пробежала...
И мгла, что гор хребты и рощи покрывала,
Волнуясь, стелется туманною рекой
По лугу пёстрому и ниве молодой.

Таким образом, происходила своеобразная жанровая сепарация - и единства лирического образа, единства стиля не возникало.

В ином отношении к лирике Пушкина находилось творчество Николая Михайловича Языкова (1803–1846) . В своей статье «Русская литература в 1844 году» Белинский писал: “Смелые, по их оригинальности, стихотворения г. Языкова имели на общественное мнение... полезное влияние: они дали возможность каждому писать не так, как все пишут... <...>

Вот историческое значение поэзии г. Языкова: оно немаловажно. Но в эстетическом отношении общий характер поэзии г. Языкова чисто риторический, основание зыбко, пафос беден, краски ложны, а содержание и форма лишены истины. Главный её недостаток составляет... холодность... Муза г. Языкова не понимает простой красоты, исполненной спокойной внутренней силы: она любит во всём одну яркую и шумную, одну эффектную сторону” .

Этот уничижительный отзыв сопровождал появление в 1844 году второго сборника стихов поэта. Первый - 1833 года - встретил куда более воодушевляющий приём. В анонимной статье, вышедшей в «Телескопе» в 1834 году (автором её был ближайший друг Языкова - Иван Киреевский), говорилось: “Когда Анакреон воспевает вино и красавиц, я вижу в нём весёлого сластолюбца; когда Державин славит сладострастие, я вижу в нём минуту нравственной слабости; но, признаюсь, в Языкове я не вижу ни слабости, ни собственно сластолюбия, ибо где у других минута бессилия, там у него избыток сил; где у других простое влечение, там у Языкова восторг; а где истинный восторг, и музыка, и вдохновение - там пусть другие ищут низкого и грязного; для меня восторг и грязь кажутся таким же противоречием, каким огонь и холод, красота и безобразие, поэзия и вялый эгоизм” . Далее автор провозглашал неоспоримым достоинством поэта “любовь к отечеству” и делал вывод, что “средоточием поэзии Языкова служит то чувство, которое я не умею определить иначе, как назвав его стремлением к душевному простору ”. Для славянофильствующего Киреевского подобное качество имело, конечно, решающее значение, поскольку соответствовало представлению о широте русской души. В письмах к Языкову он высказался о книге 1833 года ещё более определённо: “Я читаю её всякое утро, и это чтение настраивает меня на целый день, как другого молитва или рюмка водки. И не мудрено: в стихах твоих и то и другое: какой-то святой кабак и церковь с трапезой во имя Аполлона и Вакха” .

Вот такое противоречие - “холодность” и “электрический восторг” .

Николай Языков, студент Дерптского университета, прежде всего прославился своими стихами, славящими Бахуса. Здесь выделялись так называемые «Песни» и в самом деле звучащие самобытно:

Счастлив, кому судьбою дан
Неиссякаемый стакан:
Он Бога ни о чём не просит,
Не поклоняется молве,
И думы тягостной не носит
В своей нетрезвой голове.
..........................................
Вином и весел и счастлив,
Он - для одних восторгов жив,
И меж его и царской долей
Не много разницы найдём:
Царь почивает на престоле,
А он - забывшись - под столом.

В общем контексте вольнолюбивой поэзии начала XIX века, поэзии, прославляющей свободу и дружество, эти стихи притягивали новым поворотом темы. Отделяя своего героя - весёлого студента, проводящего время с “покалом”, от жизни, наполненной политической борьбой, честолюбивыми стремлениями, жаждой денег и славы, Языков тем самым как бы противопоставлял себя этому миру. Тема забвения в вине неожиданно насыщалась выпадами в адрес власть предержащих (не случайно именно в «Песнях» мелькнула строка, принятая декабристской молодёжью на ура, строка, метящая в Александра I: “Наш Август смотрит сентябрём”). В целом эти стихи построены на точных, острых каламбурах, радующих читателей неожиданной своей энергией:

Свобода, песни и вино, -
Вот что на радость нам дано,
Вот наша троица святая!
Любовь - но что любовь? Она
Без Вакха слишком холодна,
А с Вакхом слишком удалая.

Наш герой так же, как Денис Давыдов, сумел по-своему преобразовать поэтику школы Батюшкова–Жуковского. Только если у “Анакреона под доломаном” тема молодости, дружбы приобрела гусарско-бивуачный характер, то Языков окрасил её в тона бесшабашно-весёлой жизни школяра. Батюшковские мотивы лени, свободной праздности, лёгшие на конкретную ситуацию далёкого от треволнений жизни дерптского студента, зазвучали по-новому. Среди подобных стихотворений - «К халату»:

Как я люблю тебя, халат!
Одежда праздности и лени,
Товарищ тайных наслаждений
И поэтических отрад!

Здесь словно бы даётся концентрированная “выжимка” из батюшковских «Пенатов»: лень - на самом деле спутница поэтического труда (“отрад”), столь же сладостного, как и тайные наслаждения. Тематически близкое стихотворение Петра Вяземского «Прощание с халатом», где тот же комплекс представлений получает сходное символическое истолкование, выглядит архаичнее 10 . Оно тяготеет к элегической традиции и несёт на себе печать рассуждения. У Языкова же - почти куплеты, песенка, лукаво, по-школярски играющая словами:

Ночного неба президент,
Луна сияет золотая;
Уснула суетность мирская -
Не дремлет мыслящий студент.

Очень хороша уснувшая суетность , тем самым превратившаяся из абстракции в нечто почти предметное. Совсем не элегически поименована луна. В последующих строчках появится слава-пустомеля , чуть раньше Языков скаламбурил: “Царей про казы и при казы...” Вообще лексика, интонация его стихов решительно идёт вразрез с укоренившейся элегической традицией, хотя сам поэт упорно называет многие из своих стихотворений элегиями, даже такие, которые, казалось бы, касаются совсем не элегических тем:

О деньги, деньги! для чего
Вы не всегда в моём кармане?
Теперь Христово Рождество,
И веселятся христиане.
А я один, я чужд всего,
Что мне надежды обещали:
Мои мечты - мечты печали,
Мои финансы - ничего!

Сугубо прозаической жалобе на безденежье, усиленной употреблением таких слов, как “финансы”, придана форма традиционных скорбных излияний героя, жалоб на жестокую судьбу. С одной стороны - мальчишеское ёрничание (в иных стихах, обращённых, например, к женщинам, балансирующее на грани пародии) 11 , с другой - снижение темы, вещь очень важная, исподволь разрушающая жанровую структуру, ведущая к открытию новых горизонтов в поэзии.

Языков, как ни странно, представлял из себя в начале XIX века явление, так сказать, футуристическое. Эти студенческие прославления вина, табака, безделья соответствовали будущим призывам будетлян внести в стихи ритмы и краски улицы. Студенческие песни Языкова - род эпатажа, причём сознательного. Он настаивает на своей самобытности, уникальности, ниоткуданевыводимости:

Спокоен я: мои стихи
Живит не ложная свобода,
Им не закон - чужая мода,
В них нет заёмной чепухи
И перевода с перевода;
В них неподдельная природа,
Своё добро, свои грехи!

Эти строки взяты из послания Н.Д. Киселёву 1825 года, имеющему подзаголовок «Отчёт о любви», в котором Языков признаётся в весьма смелых мечтаниях. Конечно, это не «Облако в штанах» Маяковского, но когда поэт пишет: “Я мучился, а знаком тела // Ей объяснить не захотел, // Чего душа моя хотела”, то в XIX веке это звучало почти так же, как в ХХ: “Ночью хочется звон свой // спрятать в мягкое, // в женское”.

Забавно, что с футуристами объединяла его и любовь к словотворчеству. Настойчиво пытаясь написать серьёзное произведение, отягощённое высокой исторической и национальной тематикой, он будет употреблять неологизмы вроде “тьмочисленных ратей” («Баян к русскому воину»). Но это ещё как-то соответствовало одической традиции Державина и Боброва. А вот строка: “И трелил, и вздыхал, и щёлкал соловей” - прямо вела к Игорю Северянину.

Готовность к каламбуру, к лёгкому повороту темы, точному замечанию как нельзя лучше соответствовала мадригальному жанру. Но и тут Языков умел быть новым. Он оживлял свои стихи, обращённые к дамам, замечательной разговорной интонацией:

Что делать? Гордыми очами
Поэт не смотрит никогда
С горы божественной туда,
Где быть... но догадайтесь сами!
.................................................
Притом: написанное выше
Велит мне изъясняться тише,
Чтоб за болтливость укорять
Мою поэзию не стали.
И мне... позволите ль сказать?
Мне хочется, что б вы не знали,
Что я хотел вам написать 12 .

За маской болтуна-острослова здесь начинает проглядывать подлинное волнение. Впрочем, самые возвышенные чувства соединяются у Языкова со своеобразным хамством. Воодушевлённый, вероятно, подлинным, но несколько театрализируемым им чувством, Языков пишет стихотворение «Присяга»:

Что ваши милые права,
Самодержавные проказы,
Желанья, прихоти, указы
Мне будут пуще божества...

Мы встречаем этот текст в письме брату от 16 декабря 1825 года, а уже в феврале 1826-го Языков напишет «Вторую присягу», в которой, упоминая об известных событиях перехода короны от Константина к Николаю, признается в отступничестве:

Когда ж к ушам россиянина
Дошла разительная весть,
Что непонятная судьбина
Не допустила Константина
С седла на царство пересесть;
Когда, не много рассуждая,
Сената русского собор
Царём поставил Николая ,
А прежняя присяга - вздор,
Благоговейно подражаю
Престола верному столбу:
Я радостно мою судьбу
Другой Харите поверяю,
В душе чувствительной об ней
Молюсь всевидящему Богу -
И на житейскую дорогу
Смотрю гораздо веселей.

Оба стихотворения оказались в альбоме Марии Николаевны Дириной, что в свете последних признаний выглядело несколько вызывающе.

Интересно, что в начале 20-х годов Языков упорно не признаёт Пушкина. Его раздражает «Бахчисарайский фонтан», смущают первые главы «Евгения Онегина». Положение изменится после того, как летом 1826 года Языков вместе со своим приятелем, дерптским студентом Вульфом, посетит Тригорское. Личное знакомство подкрепит то влияние, которое начинает оказывать на Языкова творчество Пушкина середины 20-х годов. Впрочем, позже они решительно разойдутся. И тут интересно разобраться, почему.

Вообще говоря, в 20-е годы Языков пишет стихи иногда поразительно напоминающие пушкинские. Вот, например, посвящённое П.А. Осиповой стихотворение 1826 года «Тригорское». Заключительная его часть сделала бы честь лучшим пушкинским описаниям природы:

Вот за далёкими горами
Скрывается прекрасный день;
От сеней леса над водами,
Волнообразными рядами,
Длиннеет 13 трепетная тень;
В реке сверкает блеск зарницы,
Пустеют холмы, дол и брег;
В село въезжают вереницы
Поля покинувших телег;
Где-где залает пёс домовый,
Иль ветерок зашевелит
В листах темнеющей дубровы,
Иль птица робко пролетит,
Иль воз, тяжёлый и скрыпучий,
Усталым движимый конём,
Считая брёвна колесом 14 ,
Переступает мост плавучий...

Как эти стихи не похожи на пейзажные описания Жуковского и поэтов его школы. Здесь державинская закваска и более того: внимание концентрируется не просто на бытовых обстоятельствах, как это было в жанровой поэзии, но на неожиданной совокупности жизненных явлений. И это сближает опыты Языкова с пушкинскими реалистическими поисками конца 20-х - начала 30-х годов. Но продолжим следить за развитием стихотворения. Нас поджидает гроза:

И вдруг отрывный и глухой
Промчится грохот над рекой,
Уже спокойной и дремучей, -
И вдруг замолкнет... Но вдали,
На крае неба, месяц полный
Со всех сторон заволокли
Большие облачные волны;
Вон расступились, вон сошлись
В одну громаду непогоды -
И на лазоревые своды,
Молниеносна и черна,
С востока крадется она.

Владение языком здесь замечательное. Найденная формула “громада непогоды” как бы концентрирует в себе весь пафос происходящего, вырастает до уровня символа. Слова работают как многостаночники, играя и прямыми и переносными значениями. Та же “громада” названа молниеносной , то есть, во-первых, буквально несущей молнии и, во-вторых, быстро приближающейся к нам. Заключительные парные строчки строфы всей своей органикой напоминают Пушкина.

В целом у Языкова мы обнаруживаем тот же пушкинский принцип подспудного смещения уже устоявшихся поэтических формул. На том месте стоит не тот эпитет, те эпитеты соединяются в не те сочетания. И вот тут некая мистика. Дело в том, что Пушкину каким-то чудом удаётся распространить воздействие этих, зачастую редких смещений на весь “объём” стихотворения. Один-два “разряда”, так сказать, заставляют загореться “люминесцентную трубку” смысла, вся поэтическая ткань оказывается преображённой. У Языкова же эти “разряды” остаются лишь мгновенными звёздочками, вспыхивающими в вакууме “резерфордовской камеры”, случайными яркими треками пойманных частиц вещества. Как ни странно, действие его поэтических находок почти никогда не распространяется на всё пространство текста. Следовательно, сверхзадача не достигается, стихотворение не превращается в своеобразный смысловой резонаторный ящик. Оно остаётся написанным о чём-то, а не как бы обо всём сразу, и это что-то так или иначе стягивается к личности самого Языкова, к человеческим обстоятельствам, разочарованиям и надеждам, причём личности эмпирической, а не экзистенциальной - такой, как это будет в высоком романтизме Лермонтова.

Вот стихотворение Языкова «Дума»:

Одну минуту, много две,
Любви живые упованья
Кипят, ликуют в голове
Богоподобного созданья:
Разгорячённая мечта
Прогонит сон души усталой,
Напомнит время и места,
Где нас ласкала красота,
Где небывалое бывало.
Но сей чувствительный собор
Надежд, восторгов и загадок
Заносит в душу беспорядок
Или меняющийся вздор,
Хоть сам пленителен и сладок,
Хоть сам блестит, как метеор.

Это стихотворение оставляет чувство досады, обманутого ожидания. Уже использование словосочетания “небывалое бывало”, напоминающего Жуковского со всей его глубинной проблематикой, настраивает на раскрытие какой-то важной темы, на понимание смысла этого вечного жизненного обмана, смысла терзающего нас обольщения. Но дальше ничего не происходит. Языков ограничивается простой констатацией 15 . Беда не в отсутствии метафизических рассуждений. Очень часто как бы констатацией ограничивается и Пушкин (например, в знаменитом стихотворении «Пора, мой друг, пора...»). Но дело в том, что у последнего фиксация какого-либо состояния или явления уже выходит за свои собственные пределы, предполагает смысловое достраивание в душе поэта и читателя. То есть перед нами всегда констатация чего-то неуловимо большего, не вмещающегося в пределы формального смысла. У Языкова этого зазора между явным и предполагающимся нет. Потому не спасают и смещения типа “чувствительного собора”, “меняющегося вздора” и так далее. Значит, поэт просто не думает, точнее не додумывает до конца, недопереживает до конца некую свою экзистенциальную ситуацию. По-видимому, именно это обстоятельство и рождало упрёк в холодности, адресованный Языкову Белинским.

А нтон Антонович Дельвиг (1798–1830) происходил из старинного рода лифляндских баронов, впрочем, к началу XIX века уже обедневшего. Отец его был плац-адьютантом (позже он дослужится до окружного генерала 2-го округа отдельного корпуса внутренней стражи в Витебске). Мать будущего поэта - русская 16 , и в семейном быту настолько не было ничего иноземного, что до поступления в Лицей мальчик даже не знал немецкого языка. Болезненность, леность, внешняя медлительность, зато необычно развитое воображение 17 характеризовали его уже с первых лет жизни. Учился Дельвиг плохо - по всем предметам в числе последних. Наставники отмечали лишь его склонность к литературе и русскому языку, но и здесь, если не считать рано появившихся стихов, особых успехов не было. Уже в 1812–1813 годах Дельвиг начал помещать свои сочинения в лицейских рукописных журналах. Естественно, он сошёлся с Пушкиным, впрочем, в отличие от последнего, Дельвиг в своих литературных пристрастиях был далёк от галломанства. Его влекла поэзия немецкая, красоты которой раскрыть ему мог отнюдь не Пушкин, а другой лицеист - Вильгельм Кюхельбекер (последний владел немецким свободно).

Первые опыты Дельвига в поэзии - подражания Горацию. Отечественная война, поход русских войск за границу привнесли новые темы. Посланное за подписью “Русский” в «Вестник Европы» стихотворение «На взятие Парижа» было напечатано Измайловым уже в июне 1814 года; затем последовали новые публикации, так что из лицейских поэтов он был едва ли не самым успешным. Вообще репутация его и в среде товарищей, и у администрации по части сочинительства была настолько высока, что кантату на окончание Лицея было поручено написать именно ему:

Прощайтесь, братья, руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, здесь сроднила нас!

После выпуска из Лицея Дельвиг завязывает новые литературные знакомства. Его избирают в Петербургское общество любителей словесности, наук и художеств, затем в 1819 году он становится вместе с Пушкиным членом «Зелёной лампы», общается с Гнедичем, Фёдором Глинкой и благодаря последнему входит в Вольное общество любителей российской словесности 18 . Тогда же он сходится с Баратынским. Поэты живут вместе на квартире рядом с 5-й ротой Семёновского полка. Свидетельством начавшейся дружбы стал совместно написанный шуточный стишок, очень нравившийся Пушкину:

Там, где Семёновский полк, в пятой роте, в домике низком,
Жил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом.
Тихо жили они, за квартиру платили не много,
В лавочку были должны, дома обедали редко,
Часто, когда покрывалось небо осеннею тучей,
Шли они в дождик пешком, в панталонах трикотовых тонких,
Руки спрятав в карман (перчаток они не имели!),
Шли и твердили шутя: “Какое в россиянах чувство!”

Несмотря на свою леность, Дельвиг был расторопным и удачливым издателем. Он редактировал альманах «Северные цветы», составивший серьёзную конкуренцию «Полярной звезде» Рылеева. В конце 1829 года родилась идея издания «Литературной газеты», поддержанная целой группой писателей, во главе с Пушкиным, Вяземским, Баратынским.

Пушкин высоко ценил творчество Дельвига и, думается, не только по причине их дружеских отношений. Будучи тонким стилистом, барон воскрешал в своих стихах высокий строй античной лирики, так сказать, поэзии в её чистом виде. Здесь, однако, происходили интересные смещения. Дельвиг экспериментировал с размерами, как бы античными, но на самом деле оригинальными, не копирующими “песни Эолии” 19 . Перед нами тонко выстроенные логаэды. Вот, например:

Ты видел в юной любовь непорочную,
Желанье неба, восторгов безоблачных,
Души, достойной делиться с нею Веселием... 20

В двух первых строках - полное совпадение со знаменитой алкеевой строфой. Но третий стих растянут, а последний - усечён. Отсюда - ритмическая неожиданность.

От античных стихотворений Дельвига исходит какое-то обаяние. И если учесть, что в начале XIX века в русской поэзии существовала антологическая традиция Востокова, Мерзлякова, Гнедича, настойчивые “греческие” опыты друга Пушкина не покажутся случайными. Кстати, в том же роде пробовал свои силы и их общий приятель Вильгельм Кюхельбекер.

Выпущенный Дельвигом в 1829 году сборник стихотворений выглядит цельным, несмотря на то, что в нём причудливо соединились писанные гекзаметрами и логаэдами “античные стихи” с романсами в духе тогдашней элегической традиции и, что уж совсем поразительно, русские песни. Греческая тематика и строфика задают своеобразный фон, на котором обычные рифмованные ямбические стихи начинают звучать как-то свежо. Они словно бы исподволь перестраиваются, несут на себе рефлексы рядом расположенных текстов. Тем более что “античные” стихи почему-то не оставляют впечатления стилизаций. Очень часто они касаются современных тем. Вот, например, эпитафия Веневитинову:

Юноша милый! на миг ты в наши игры вмешался!
Розе подобный красой, как Филомела, ты пел.
Сколько любовь потеряла в тебе поцелуев и песен,
Сколько желаний и ласк новых, прекрасных, как ты.

Дева, не плачь! я на прахе его в красоте расцветаю.
Сладость он жизни вкусив, горечь оставил другим;
Ах! и любовь бы изменою душу певца отравила!
Счастлив, кто прожил, как он, век соловьиный и мой!

Здесь всё подчёркнуто традиционно, вплоть до древнего мотива блаженства того, кто умирает молодым. Но какова полновесность, гармоническая “пригнанность” каждого слова и - вот что поразительно - ощущение пережитости высказываемого! Это стихотворение относится к 1827 году, когда Дельвиг уже не понаслышке мог говорить об отравленной изменой душе, о горечи жизни: он страдал от неверности своей супруги, от царящего в семье непонимания.

И вот на фоне таких стихов, как бы пропитывающих всю книгу своим гармоническим полнозвучием, придающих ей привкус волшебной вневременности, и возникают традиционные ямбические или хореические рифмованные строки.

Сами по себе они совершенно обыкновенны. Подобные можно найти и у кого угодно от Милонова до Батюшкова. Но, окружённые “антиками”, они словно бы получают какую-то скрытую тысячелетнюю греко-римскую санкцию на существование. Очень отдалённо это напоминает то, что будет потом куда полнее и последовательнее (уже на уровне стилистики) проделывать Мандельштам в своей книге «Tristia». У Дельвига русские стихи выглядят как небывалые, новые античные. Особенно это заметно по его анакреонтическим строкам:

Мальчик, солнце встретить должно
С торжеством в конце пиров!
Принеси же осторожно
И скорей из погребов
В кубках длинных и тяжёлых,
Как любила старина,
Наших прадедов весёлых
Пережившего вина.

Не забудь края златые
Плющем, розами увить!
Весело в года седые
Чашей молодости пить,
Весело, хоть на мгновенье,
Бахусом наполнив грудь,
Обмануть воображенье
И в былое заглянуть.

Лёгкость, стройность, нежность этих стихов такова, что одно время их автором даже считали Пушкина.

А ещё Пушкину должна была нравиться необыкновенная “плотность звукоряда” стихов Дельвига. Само звучание стиха, сцепления согласных, отзывы, переливы гласных как бы наполняются семантикой, всё вместе сливается в гармоническое целое. Вот хотя бы одна такая строка (точнее, её часть) - звенящая, как бы отлитая из единого куска благородного металла: “В быстрые дни молодых поцелуев...” («Цефиз»).

В конце концов ода - в первоначальном значении песня. Древнегреческая лирика, имевшая силлабо-метрическую основу, жила этими изумительными сочетаниями, “наползаниями” друг на друга долгих и коротких гласных. В русском языке подобную игру можно было почувствовать только в народной песне, не случайно названной “протяжной”. Вот откуда на первый взгляд странная, а на самом деле естественная закономерность: и Мерзляков, и Востоков, и Дельвиг сближают русскую песню с античной одой. Они хотят найти русский эквивалент античного метрического стиха. И тогда остаётся только “петь”, но петь особым образом. Это не музыкальная, а стихотворная “мелодия”, своеобразный речитатив.

Песни Дельвига, конечно, и по лексике своей, и по тематике в большей степени романсы. Но это не важно, поскольку поэта волнует не фольклорность, а оркестровка его стихов. Они создаются для особого чтения - чтения нараспев:

Мой су-у женый, мой ря-я женый,
Услы-ы шь меня, спа-а си меня!
Я в тре-е тью ночь, в после-е днюю,
Я в ве-е щем сне пришла-а к тебе...

Искусственно выделенные здесь гласные - это не повторы, а одно длинное у , я , ы , е или а . Эти строки взяты из прекрасной песни «Сон», очень тонко играющей многочисленными внутренними рифмами и ассонансами:

Мой суженый, мой ряженый,
Я в вещем сне в последнее
К тебе пришла : спаси меня !
С зарей проснись , росой всплеснись ,
С крестом в руке пойди к реке ...

Но так же нараспев можно и нужно читать “античные” стихи Дельвига. В этом смысле они совершенно совпадают с его “народными” песнями. Вот его стихотворение, обращённое к Пушкину. В каждой строке четыре сильных ударных слога, которые необходимо тянуть:

Кто, как ле-е бедь цвету-у щей Авзо-о нии-и
Осенё-ё нный и ми-и ртом и ла-а врами-и ,
Майской но-о чью при хо-о ре порха-а ющи-и х
В сладких грё-ё зах отви-и лся от ма-а тери-и ... 21

В бытовом романсе то же самое. Мелодия как таковая отступает на второй план. Ведущую роль играет своеобразный, искусственный, поддерживаемый голосом метрический ритм:

Сегодня я с вами пирую, друзья,
Веселье нам песни заводит,
А завтра, быть может, там буду и я,
Откуда никто не приходит!

Чуть-чуть воображения, и мы расслышим здесь знакомые интонации. Такие стихи могли бы звучать в конце ХХ века под гитару из уст Окуджавы. И опять основа у них не музыкальная (не высота тона играет роль), а метрическая. Так в бардовской песне тайно живут древние силы греческой мелики.

П ётр Андреевич Вяземский (1792–1878) , потомок русских удельных князей Рюрикова рода, был наполовину ирландцем и на четверть шведом. Дед его, стольник Андрей Фёдорович Вяземский, женился на пленной шведке, а отец вывез из заграничного путешествия ирландку (урождённую О’Рейли), едва ли не похищенную у первого мужа.

Будущий поэт рано потерял своих родителей и воспитывался опекунами - другом отца поэтом Нелединским-Мелецким и мужем своей сводной сестры Екатерины Андреевны Колывановой (внебрачной дочери старого князя) - Карамзиным. Поэтому ещё в юношеские годы перезнакомился он почти со всеми обитателями российского Парнаса - Дмитриевым, Василием Львовичем Пушкиным, Жуковским, чуть позже с Батюшковым, Давыдовым, Александром Тургеневым, Дашковым, молодым Пушкиным. И когда зашла речь о создании «Арзамаса», считался уже своим, и не просто своим, а завзятым полемистом, острословом и на первом же заседании (правда, заочно) был принят в число членов с характерной кличкой Асмодей. Именно он обрушил на Шаховского шквал своих эпиграмм: “Поэтический венок Шутовского, поднесённый ему раз навсегда за многие подвиги”.

Начинающий литературный критик, представитель карамзинской партии в литературе, аристократ, владелец крупного состояния, наконец, яркий поэт, занимающий своё особое место в блестящей когорте певцов “золотого века”, Вяземский высоко себя ценил и рассчитывал на многое. Прежде всего - на заметную роль в делах государственных, на внимание к себе властей и общества. Эти надежды оказались тщетными.

Служба, на которую он пошёл по настоянию Карамзина, оказалась непродолжительной. В 1821 году за либеральные взгляды его отстранили от занимаемой должности, частные письма поэта перлюстрировались. Подав прошение об отставке, князь уехал в Москву, где за ним был учреждён тайный полицейский надзор. Не удивительно, что оппозиционные настроения, и раньше свойственные Вяземскому, с этой поры приобретают устойчивый характер.

В этот период наш герой постепенно отходит от усвоенных ещё в 1810-е годы принципов элегической поэзии Жуковского–Батюшкова, отражением которых в творчестве самого Вяземского явилась, например, образцовая элегия «Вечер на Волге» 22 . Она выдержана целиком в духе классических элегий Жуковского. Описывается ускользающий переход от дня к ночи, летучая прелесть, мимолётность которого усилена динамикой изменений как в небесах, так и в отражающей их речной глади:

Дыханье вечера долину освежило,
Благоухает древ трепещущая сень,
И яркое светило,
Спустившись в недра вод, уже переступило
Пылающих небес последнюю ступень.
Повсюду разлилось священное молчанье;
Почило на волнах
Игривых ветров трепетанье,
И скатерть синих вод сравнялась в берегах.

Некоторые строки этой элегии выдают источник вдохновения Вяземского. “Но вдруг перед собой зрю новое явленье...” - почти ту же фразу находим в «Славянке» Жуковского - “Что шаг, то новая в глазах моих картина...” 23

Другое стихотворение Вяземского 1815 года «К подруге» варьирует темы Батюшкова. Размер - трёхстопный ямб, тот же, что и в «Моих пенатах». Те же мотивы: “О милая подруга! // Укроемся со мной...” То же тонкое владение привычными формулами - дружбы крыл , кров уединенный , нега и прохлады , к которым “подмешиваются” вещи острые, неожиданные, у Вяземского, как правило, носящие сатирический оттенок:

От критиков-слепцов,
Завистников талантов,
Нахмуренных педантов,
Бродящих фолиантов,
Богатых знаньем слов...

Вот за счёт сатирического элемента и происходило обновление поэтической системы Вяземского в конце 1810-х и в 1820-е годы. Он начинает систематически издеваться над сентименталистскими идиллическими вздохами. В стихотворении «К овечкам» (1816) традиционная картинка гармонического согласия, царящего в мире естественных отношений, разворачивается в издёвку:

Овечки милые! Как счастлив ваш удел.
Недаром вашей мы завидуем судьбине.
И женский Теокрит в стихах вас стройных пел,
Для вас луга цветут, для вас ручей в долине
С игривым шумом льёт студёные струи,
При вас младой Ликас поёт природы радость,
Приветствуя рассвет алеющей зари.
С каким надзором он лелеет вашу младость,
Как охраняет вас в тиши родимых мест.
А там, как вскормит он, взрастит рукой прилежной, -
Зажарит и с пастушкой нежной
О праздник за обедом съест.

Замечателен тут неожиданный переход от зачина, великолепно выдержанного в стилистике второсортного карамзинизма, к резким заключительным строкам. Игра идёт на столкновении условного поэтического мира с реальным.

Поэзия Вяземского оказала значительное влияние на становление пушкинского таланта. И в «Евгении Онегине», и в «Осени» мы встречаем многочисленные реминисценции из Вяземского. И ещё одна особенность Вяземского пригодилась Пушкину: умная, злая памфлетность, ироничность, позволяющая иногда очень точно, ёмко увидеть, запечатлеть то или иное явление. В стихотворении «Станция» читаем:

Свободна русская езда
В двух только случаях: когда
Наш Мак-Адам или Мак-Ева -
Зима свершит, треща от гнева,
Опустошительный набег,
Путь окуёт чугуном льдистым
И запорошит ранний снег
Следы её песком пушистым
Или когда поля проймёт
Такая знойная засуха,
Что через лужу может вброд
Пройти, глаза зажмуря, муха.

Муха –засуха - рифма подозрительно знакомая. И употреблена Пушкиным в «Осени» в том же ироническом ключе. Кстати, “опустошительный набег” тоже что-то очень знакомое .

Эти стихи писались в конце 1810-х - начале 1820-х годов. Но уже в середине 20-х положение складывается прямо противоположное. Теперь уже Вяземский “заглядывает” в черновик Пушкина. Стихотворение 1826 года «Коляска» выглядит своеобразным экспериментом в духе “онегинских” штудий. Мы хорошо знаем, как в «Евгении Онегине» лирические отступления активно вторгались в ткань пушкинского повествования. Текст Вяземского - как бы одно такое лирическое отступление (и не случайно носит подзаголовок «Вместо предисловия»). Впрочем, и в нём заметны черты яркой индивидуальности его автора, склонность к рефлексии в сочетании с желчностью и саркастичностью. Эти особенности придают стихам Вяземского некий газетный, публицистический, даже фельетонный характер 25 . Перед нами не разговор на общие темы, Вяземский биографичен, высказывается очень конкретно. Но своему конкретному переживанию, своим конкретным обстоятельствам, своей мысли он ищет афористическое, общее закрепление. Это наследие французской классицистической школы. Иногда отдельные строчки Вяземского напоминают острые, отточенные максимы Ларошфуко, едкие замечания Вольтера. Совершенно сознательна установка на преобладание мысли в стихотворении.

Поэзия мысли требовала отвлечённых понятий, на которые, по мнению Вяземского, язык наш был не слишком щедр. И поэт систематически его деформирует, идёт на введение неологизмов, словечек совершенно непоэтических, прозаических, таких как, например, “контролирую”:

Несётся лёгкая коляска,
И в ней легко несётся ум 26
И вереницу светлых дум
Мчит фантастическая пляска.
То по открытому листу,
За подписью воображенья,
Переношусь с мечты в мечту;
То на ночлеге размышленья
С собой рассчитываюсь я:
В расходной книжке бытия
Я убыль с прибылью сличаю,
Итог со страхом проверяю
И контролирую себя.

По сравнению с Баратынским, у которого мысль - всегда своеобразное мыслечувствование , эмоция, сплавленная с интеллектуальным усилием, - у Вяземского она блестящее, точное, остроумное фиксирование уже продуманного, как бы заготовленный заранее каламбур, для которого требуется только подыскать наиболее удачный момент “срабатывания”. Дело, правда, ещё, может быть, в том, что эмоциональный диапазон Вяземского уже. У Баратынского движущая сила стихотворения - боль, страсть, у Вяземского - раздражение. К чему это приводит? К тому, что при блестящем фиксировании происходящего с ним, при подступах к темам, действительно важным и глубоким (через малозначительные, казалось бы, бытовые обстоятельства), Вяземский на этом и останавливается. Некое второе дно, подлинное философское значение жизненных событий ему не открывается. Он словно остаётся умнее своих же стихов. Например, в той же «Коляске» выходит на очень важную тему соотношения бытия и мышления, тему природы человеческой души, такой странной, что ей как бы нужно “отъезжать” порою, “чтоб в самого себя войти”:

Не понимаю, как иной
Живёт и мыслит в то же время,
То есть живёт, как наше племя
Живёт, - под вихрем и грозой.
Мне так невмочь двойное бремя:
Когда живу, то уж живу,
Так что и мысли не промыслить;
Когда же вздумается мыслить,
То умираю наяву.

Дальше можно было бы ожидать какого-то прорыва, какого-то экзистенциального признания, раскрывающего бытийную суть, как это случается в позднем творчестве Баратынского. Ничуть не бывало. Вяземский закругляет свой блестящий отчёт о странной двойственности своих переживаний бытовой констатацией: “Теперь я мёртв, и слава Богу!”

Он сам отчасти чувствовал неполноту своих поэтических интеллектуальных “погружений”. Ему казалось, что всё дело в рифме, в условности поэтической речи, отвлекающей автора от поставленной мыслительной задачи. Писал Александру Тургеневу: “Русскими стихами не может изъясняться свободно ни ум, ни душа. Вот отчего все поэты наши детски лепетали. Озабоченные побеждением трудностей, мы не даём воли ни мыслям, ни чувствам” 27 . В этом признании опять виден выученик французского классицизма, всегда следующий логике, для которой трудность мешает свободе высказывания, а не помогает выявить тайную его подоплёку.

Отстранение от службы, невостребованность, поднадзорность привели молодого князя к весьма скептическому, желчному взгляду на мир 28 вообще и на порядки, царящие в русском государстве, в частности. Скептицизм его простирался и на мечтания заговорщиков-оппозиционеров. Лично симпатизируя многим из них и, очевидно, зная о существовании тайных обществ, Вяземский не примкнул к недовольным и остался, по выражению С.Н. Дурылина, “декабристом без декабря”.

Однако положение человека без службы, без общественного положения было по тем временам по меньшей мере подозрительным. Вяземский ищет контактов с правительством, просится на службу и, наконец, получает её. В 1830 году он назначен чиновником особых поручений при министерстве финансов (просил должности в министерстве юстиции или министерстве просвещения). В 1845-м его определяют на совсем уж странную для него службу - директора Государственного заёмного банка. В эти годы в личной жизни поэта одни утраты: в младенчестве умерли четыре его сына, три дочери - Мария, Прасковья и Надежда - совсем молодыми 29 . Гибель Пушкина повлияла на него так сильно, что поэт вынужден был просить отпуск для поправления здоровья (в 1838–1839 годах - лечится за границей). Кстати, Вяземский, ещё в 1831 году ставший камергером, после убийства Пушкина десять лет демонстративно не посещал дворцовые приёмы. Не мог простить.

В этот период глубочайших душевных потрясений обычно скептически настроенный Вяземский пытается обратиться к Богу. В стихотворении «Сознание» (1854) он пишет:

Но догонял меня крест с ношею суровой;
Вновь тяготел на мне, и глубже язвой новой
Насильно он в меня врастал.
В борьбе слепой
Не с внутренним врагом я бился, не с собой;
Но промысл обойти пытался разум шаткой,
Но промысл обмануть хотел я, чтоб украдкой
Мне выбиться на жизнь из-под его руки
И новый путь пробить, призванью вопреки.

Однако никакое благостное обращение к религии не могло удовлетворить этого на многое надеявшегося и многое потерявшего человека 30 . Он не привык каяться, не привык раболепствовать и в старости своей, на закате дней требовал от Бога ответа, вызывал его на суд. Это Вяземский назовёт Творца “злопамятливым” и в замечательном - горьком и страстном - цикле «Хандра с проблесками» отвергнет не то что жизнь (какое там - жизнь! с нею всё ясно), отвергнет саму надежду на посмертное воскресение, так много претензий накопится у него к Создателю этого видимого и невидимого мира 31 :

Всё это опыт, уверяют,
Терпенье надобно иметь,
И в ободренье обещают,
Что будет продолженье впредь.

Благодарю! С меня довольно!
Так надоел мне первый том,
Что мне зараней думать больно,
Что вновь засяду на втором.

Вяземского преследует ощущение, что его обманули. Жизнь идёт вперёд, обтекая нас, и то, что, казалось, всецело принадлежало тебе, теперь приходится отдавать - силу, здоровье, радость. Но ведь с нами никто не заключал подобного договора, не предупреждал о временности дара, не спрашивал согласия - и поэтому старость с неприязнью смотрит на тех, которым переходит её достояние. Именно вид чужой юности вызывает особенно мучительные приступы раздражения:

В них узнаю свои утраты:
И мне сдаётся, что они -
Мои лихие супостаты
И разорители мои,
Что под враждебным мне условьем,
С лицом насмешливым и злым,
Они живут моим здоровьем
И счастьем некогда моим.

Обычно не замечают, что такие раздражённые, отчаянные строки может написать лишь тот, кто подсознательно верует, кто желает ответа. Сама отчётливость протеста Вяземского (это похоже на Иова) предполагает наличие Того, к кому данное обращение адресовано. Иначе не было бы смысла так громко возмущаться. Самое главное, что Вяземский свою злобу, своё презрение обращает прежде всего на самого себя. Это и даёт ему возможность быть по-настоящему беспощадным, даёт право на признания, которые в устах иных звучали бы фальшиво или надрывно. Поздний цикл Вяземского (и примыкающие к нему тексты) проникнут личностным началом. Это написано не о тщете жизни вообще (подобные стихи писались всегда и условность их стала для читателя очевидной) - это написано о тщете жизни конкретного человека, глубокого старика - Петра Андреевича Вяземского.

Всё доброе во мне, чем жизнь сносна была,
Болезнью лютою всё промысл уничтожил,
А тщательно развил, усилил и умножил
Он всё порочное и все зачатки зла.

Жизнь едкой горечью проникнута до дна,
Нет к ближнему любви, нет кротости в помине,
И душу мрачную обуревают ныне
Одно отчаянье и ненависть одна.

Однако предельная конкретность этих строк Вяземского, их личностная подоплёка, неожиданно позволили ему, наконец, прийти к глубоким обобщениям, как бы взглянуть на жизнь человека с поразительной неутешительной трезвостью. Одно из лучших стихотворений этого плана «“Такой-то умер”. Что ж? Он жил да был и умер...», заканчивающееся страшным в своей прозаичности вопросом: “А что-то скажет нам загадочный Ростов

Наум Синдаловский

ПУШКИНСКИЙ КРУГ

Легенды и мифы

ГЕОМЕТРИЯ КРУГА

Благодаря научному пушкиноведению, которое в России, и в первую очередь в Петербурге, стало стремительно формироваться едва ли не сразу после гибели поэта, в общий речевой обиход очень скоро вошли такие, теперь уже ставшие привычными, понятия, как «Пушкинский выпуск», «Пушкинский лицей», «Пушкинский век», «Пушкинская пора», «Пушкинская эпоха», «Пушкинский Петербург» и так далее. Особенное признание широкого читателя эти лексемы получили после того, как одна за другой стали выходить в свет научные и популярные книги, авторы которых использовали их в качестве заголовков. Самым универсальным из них стал «Пушкинский Петербург». Но надо признать, что этот фразеологизм, несмотря на его очевидную и широту, и глубину (как, впрочем, и все остальные), относится к более или менее конкретным событиям и явлениям, строго ограниченным как во времени, так и в пространстве, даже если этим временем была целая эпоха, а пространством - вся Россия.

А поскольку объектом исследования А. С. Пушкин стал только после смерти, поэтому и взгляд на него, пусть даже очень глубокий и пусть даже исключительно научный, был все же в значительной степени взглядом извне, издалека, со стороны, с высоты знаний новых поколений, с уровня понимания этих поколений роли и значения Пушкина во всей истории отечественной культуры. Взгляд этот, каждый раз обогащаясь и углубляясь, корректировался и уточнялся. Вот почему каждое новое поколение читателей имело свой Пушкинский Петербург. В 1930-х годах это был «Пушкинский Петербург» А. Г. Яцевича, в 1950-х - «Пушкинский Петербург» Б. В. Томашевского, в 1980-х - «Пушкинский Петербург» А. М. и М. А. Гординых.

Между тем все перечисленные понятия, включая и «Пушкинский Петербург», имеют позднее, послепушкинское происхождение. Естественно, при жизни поэта ни первый лицейский выпуск, ни сам Лицей пушкинскими не назывались. Многие исследователи сходились в том, что только благодаря позднейшей славе Пушкина известность Царскосельского лицея не померкла в лучах популярности других, не менее знаменитых учебных заведений того времени.

То же самое произошло и с позднейшей репутацией современников поэта. Пушкиным мерили их духовные и моральные качества. Даже его явные враги признавали, что «из воспитанников (лицея - Н. С. ) более или менее есть почти всякий Пушкин». Так высказывался в своей верноподданной записке известный общественный деятель того времени, основатель Харьковского университета В. Н. Каразин. О том, что всякий человек, хоть однажды соприкоснувшийся с Пушкиным, становился исторической личностью, писали и доброжелатели поэта. Еще один из ранних пушкиноведов А. Эфрос заметил, что «лицейское солнце обманчиво. Если оно и горит, то лишь отсвечиваясь Пушкиным». Тем более что при жизни поэта таких понятий, как, например, «Пушкинский век», не могло быть по определению. Авторитетнейший историк Н. Я. Эйдельман, говоря о второй четверти XIX века, заметил, что тогдашнее «царствование было николаевское, а эпоха пушкинская». Он отлично понимал, что одновременно с «Пушкинским Петербургом» был, например, и «Светский Петербург», и «Петербург императорский».

Мы хорошо понимаем, что многие современники Пушкина вообще остались в истории лишь исключительно благодаря ему. Одни были его близкими друзьями, другие - приятелями, третьи - случайными знакомыми, четвертые - просто жили в одно время с ним, рядом с ним. Многие из них зачастую вовсе не подозревали о важности своего существования для последующих исследователей жизни и творчества поэта. Вспомним, как писал Жуковский в письме к Бенкендорфу сразу после кончины поэта: «Что нам русским до Геккерна; кто у нас будет знать, что он когда-нибудь существовал». Однако все они так или иначе входили в орбиту существования поэта, и только потому их имена не канули в Лету, а прах их не пророс травой забвения. Кто бы теперь вспомнил, например, имя злейшего литературного врага Пушкина Фаддея Венедиктовича Булгарина, не будь он его современником. Что же касается «Светского Петербурга», то, как об этом говорит в своих комментариях к «Евгению Онегину» Ю. М. Лотман, «тема замены большого света дружеским к р у г о м (разрядка наша - Н. С. ) в поэзии Пушкина отражает биографическую реальность».

В фундаментальном справочнике Л. А. Черейского «Пушкин и его окружение» представлены сведения о более чем двух с половиной тысячах современников поэта, с которыми Пушкин так или иначе соприкасался в течение всей своей недолгой жизни. Мы не претендуем на подобный всеохватный рассказ. Тем более что в этой книге речь пойдет, во-первых, только о петербуржцах и, во-вторых, только о тех из них, кто отмечен вниманием городского фольклора.

Кем же они все были при жизни поэта? Каким одним словом можно объединить всех этих людей - лицеистов и писателей, любовниц и дуэлянтов, гвардейцев и актрис, министров и царедворцев, царей и поэтов, родственников и знакомцев, друзей и врагов? Оказывается, такое слово есть. И слово это - круг. Пушкинский круг. Сегодня это понятие встречается довольно редко, да и то, пожалуй, только в лексическом сочетании «Поэты пушкинского круга». Понятно, что этот «круг» довольно узок уже потому, что он строго ограничен цеховой принадлежностью входящих в него персон. Например, в довольно объемный, 600-страничный сборник с упомянутым нами названием «Поэты пушкинского круга», изданный в 1983 году в издательстве «Правда», включены стихи всего лишь одиннадцати поэтов, хотя мы знаем, что в пушкинскую пору поэтов было гораздо больше: от Державина, которого Пушкину удалось увидеть на одном из переводных экзаменов в Лицее, до Лермонтова, познакомиться с ним он просто не успел. Этот конкретный «пушкинский круг» в литературе о Пушкине довольно часто употребляется в значении «литературный». Но при этом невольно снижается значение других «кругов» - великосветских, приятельских, карточных и многих иных, вплоть до недружественных. А это уже, скорее, не круг, а окружение.

Кроме того, при ближайшем рассмотрении оказывается, что многие герои этого круга были, или же впоследствии стали, родственниками. Строгановы, Голицыны, Загряжские, Кочубеи, Гончаровы, Мусины-Пушкины, Полетики состояли друг с другом в родственных, а часто и в кровных отношениях. Они были тетками, племянниками, дядьями, свояками, золовками, братьями и сестрами друг друга. По крови или по обстоятельствам - в данном случае значения не имеет. Виктор Петрович Кочубей - родственник тетки поэта Натальи Николаевны Загряжской, а Наталья Кочубей, первая, по лицейским преданиям, любовь Пушкина в замужестве стала графиней Строгановой. Карамзин был женат на сестре Вяземского Екатерине Андреевне Калывановой. Даже Дантес - дважды родственник Пушкина. Он находился в отдаленном родстве с дворянским родом Мусиных-Пушкиных, а после странной и торопливой женитьбы на сестре Натальи Николаевны Екатерине Гончаровой, что бы мы об этом ни думали и как бы об этом ни говорили, стал близким родственником Пушкина. И хотя во многих благородных французских домах из-за русской дуэльной истории Дантесов не принимали, дочь убийцы Пушкина Жоржа Дантеса боготворила своего великого русского дядю и на этой почве всерьез поссорилась с отцом. Мы еще расскажем об этом.

Пресловутый «голос крови» и соображения традиционной морали по отношению к свойственникам в старом Петербурге взывали к особым отношениям друг с другом. Родственные узы опутывали всех их еще при жизни Пушкина. И чем дальше, тем шире становился этот родственный круг. Внук императора Николая I великий князь Михаил Михайлович женился на внучке Пушкина графине Софье Николаевне Меренберг, и таким образом Пушкины породнились с монаршими Романовыми. Но и это еще не все. Есть обстоятельства, о которых даже Пушкин не мог знать. Позднейшие исследователи выяснили, что Михаил Юрьевич Лермонтов, фактически создавший первый письменный памятник Пушкину, был далеким родственником и Наталье Николаевне, и Александру Сергеевичу. Подробнее об этом мы упомянем в последней главе этой книги.

О влиянии Пушкина на русскую поэзию Гоголь писал: «Не сделал того Карамзин в прозе, что он в стихах. Подражатели Карамзина послужили жалкой карикатурой на него самого и довели как слог, так и мысли до сахарной приторности. Что же касается Пушкина, то он был для всех поэтов, ему современных, точно сброшенный с неба поэтический огонь, от которого, как свечки, зажглись другие самоцветные поэты. Вокруг него вдруг образовалось их целое созвездие…»
Молодые поэты, чувствуя благотворное влияние Пушкина на свое творчество, даже искали его покровительства. В 1817 году В. И. Туманский писал Пушкину: «Твои связи, народность твоей славы, твоя голова… все дает тебе лестную возможность действовать на умы с успехом гораздо обширнейшим против прочих литераторов. С высоты своего положения должен ты все наблюдать, за всем надсматривать, сбивать головы похищенным репутациям и выводить в люди скромные таланты, которые за тебя же будут держаться».
В то же время поэты пушкинского круга не только шли за Пушкиным, но и вступали в соперничество с ним. Их эволюция не во всем совпадала со стремительным развитием русского гения, опережавшим свое время. Оставаясь романтиками, Баратынский или Языков уже не могли по достоинству оценить его «романа в стихах» «Евгений Онегин» и с недоверием относились к его реалистической прозе. Близость их к Пушкину не исключала диалога с ним.
Другой закономерностью развития этих поэтов было особое соотношение их творческих достижений с поэтическим миром Пушкина. Поэты пушкинской поры творчески воплощали, а порою даже развивали и совершенствовали лишь отдельные стороны его поэтической системы. Но Пушкин с его универсализмом оставался для них неповторимым образцом.
Возникновение «пушкинской плеяды» связывают с временами Лицея и первых послелицейских лет, когда вокруг Пушкина возник «союз поэтов». Это было духовное единство, основанное на общности эстетических вкусов и представлений о природе и назначении поэзии. Культ дружбы тут окрашивался особыми красками: дружили между собою «любимцы вечных муз», соединенные в «святое братство» поэтов, пророков, любимцев богов, с презрением относившихся к «безумной толпе». Сказывался уже новый, романтический взгляд на поэта как на Божьего избранника. На раннем этапе тут господствовал эпикуреизм, не лишенный открытой оппозиционности по отношению к принятым в официальном мире формам ханжеской морали и сектантской набожности. Молодые поэты следовали традиции раннего Батюшкова, отразившейся в его знаменитом послании «Мои Пенаты» и в цикле стихов антологического содержания.
Постепенно этот союз начинал принимать форму зрелой оппозиции по отношению к самовластию царя, реакционному режиму Аракчеева. Одновременно возникали насущные проблемы дальнейшего развития и обогащения языка русской поэзии. «Школа гармонической точности», утвержденная усилиями Жуковского и Батюшкова, молодому поколению поэтов показалась уже архаической: она сдерживала дальнейшее развитие поэзии строгими формами поэтического мышления, стилистической сглаженностью выражения мысли, тематической узостью и односторонностью.
Вспомним, что Жуковский и Батюшков, равно как и поэты гражданского направления, разработали целый язык поэтических символов, кочевавших затем из одного стихотворения в другое и создававших ощущение гармонии, поэтической возвышенности языка: «пламень любви», «чаша радости», «упоение сердца», «жар сердца», «хлад сердечный», «пить дыхание», «томный взор», «пламенный восторг», «тайны прелести», «дева любви», «ложе роскоши», «память сердца». Поэты пушкинской плеяды стремятся различными способами противостоять «развеществлению поэтического слова – явлению закономерному в системе устойчивых стилей, которая пришла в 18101820х годах на смену жанровой, – замечает К. К. Бухмейер. – Поэтика таких стилей зиждилась на принципиальной повторяемости поэтических формул (словсигналов), рассчитанных на узнавание и возникновение определенных ассоциаций (например, в национальноисторическом стиле: цепи, мечи, рабы, кинжал, мщенье; в стиле элегическом: слезы, урны, радость, розы, златые дни и т. п.). Однако выразительные возможности такого слова в каждом данном поэтическом контексте суживались: являясь знаком стиля, оно становилось почти однозначным, теряло частично свое предметное значение, а с ним и силу непосредственного воздействия». На новом этапе развития русской поэзии возникла потребность, не отказываясь полностью от достижений предшественников, вернуть поэтическому слову его простое, «предметное» содержание.
Одним из путей обновления языка стало обращение к античной поэзии, уже обогащенное опытом народности в романтическом его понимании. Поэты пушкинского круга, опираясь на опыт позднего Батюшкова, решительно отошли от представлений об античной культуре как о вневременном эталоне для прямого подражания. Античность предстала перед ними как особый мир, исторически обусловленный и в своих существенных качествах в новые времена неповторимый. По замечанию В. Э. Вацуро, «произошло открытие того непреложного для нас факта, что человек иной культурной эпохи мыслил и чувствовал в иных, отличных от современности, формах и что эти формы обладают своей эстетической ценностью».
И ценность эту на современном этапе развития русской поэзии в первую очередь почувствовал Пушкин. Антологическая и идиллическая лирика, по его определению, «не допускает ничего напряженного в чувствах; тонкого, запутанного в мыслях; лишнего, неестественного в описаниях». За оценкой идиллий А. А. Дельвига, которым эти слова Пушкина адресованы, чувствуется скрытая полемика со школой Жуковского, достигавшей поэтических успехов за счет приглушения предметного смысла слова и привнесения в него субъективных, ассоциативных смысловых оттенков.

Поэзия в эпоху романтизма

1810–1830‑е годы – «золотой век» русской поэзии, достигшей в романтическую эпоху наиболее значительных художественных успехов. Это объясняется тем, что в период романтизма и рождавшегося реализма русская литература нашла не только национальное содержание, но и национальную литературную форму, осознав себя искусством слова. Этот период – начало творческой зрелости русской литературы. Ранее всего национальную форму обрела поэзия, и поэтому именно она выдвинулась в первую треть XIX в. на первое место среди других родов и жанров. Первые крупные эстетические удачи национальной литературы не только в лирике и в поэмах, что вполне естественно, но и в комедии («Горе от ума»), и в эпосе (басни Крылова) связаны со стихом и с усовершенствованием поэтического языка. Поэтому с полным правом можно сказать, что первая треть литературы XIX в. ознаменована подавляющим господством поэзии, в которой были высказаны самые глубокие для того времени художественные идеи.

Несколько причин способствовали мощному и буйному расцвету поэзии. Во‑первых, нация находилась на подъеме, на гребне своего исторического развития и переживала могучий патриотический порыв, связанный как с победами русского оружия, так и с ожиданиями коренных общественных перемен, о которых в начале века заговорило само правительство. Во‑вторых, в России создалась в среде военного и штатского дворянства прослойка свободных, европейски мыслящих людей, получивших прекрасное образование дома или за границей. В‑третьих, язык, благодаря усилиям русских писателей XVIII в., был уже обработан, а система стихосложения усвоена и внедрена в культуру, создалась почва для новаторских открытий, решительных реформ и смелых экспериментов.

Центральной фигурой литературного процесса в первое тридцатилетие был Пушкин. Считается, что «пушкинская эпоха» – это эпоха, сформировавшая Пушкина, и эпоха, прошедшая под знаком Пушкина. Ряд поэтов группировался вокруг него, сохраняя свой лирический почерк и интонацию, или подражали ему, формируя так называемую «пушкинскую плеяду», круг «поэтов пушкинской поры» и т.д. Из наиболее значительных поэтов того времени в него вошли Е. Баратынский, П. Вяземский, А. Дельвиг, Н. Языков. Какого‑либо формального объединения этих поэтов не существовало. Баратынский, Вяземский, Дельвиг и Языков обладали – каждый – самобытным, резко индивидуальным, неповторимым голосом и не занимали подчиненного положения по отношению к Пушкину. Известно, что некоторые из них не только не подражали Пушкину, но так или иначе отталкивались от него, спорили с ним, не соглашались, даже противопоставляли ему свое понимание природы поэзии и иных проблем. Это в первую очередь касается Баратынского и Языкова. Кроме того, поэтически приближаясь к Пушкину, каждый из поэтов ревностно оберегал свою поэтическую независимость от него.

Общность «поэтов пушкинского круга» простирается и на основы миросозерцания, мироотношения, на содержание и поэтику. Все «поэты пушкинского круга» исходили из идеала гармонии, который является принципом устроения мира. Поэтическое искусство – это искусство гармонии. Оно вносит в мир и в душу человека согласие. Поэзия – прибежище человека в минуты печали, скорби, несчастий, которое либо излечивает «больную» душу, либо становится знаком ее уврачевания. Поэтому гармония мыслится своего рода идеалом и принципом поэтического творчества, а поэзия – ее хранительницей.

Некоторые поэты оппонировали художественным принципам пушкинцев (любомудры). Но все они творили в одно с Пушкиным время, но их поэтические судьбы складывались по-разному. Некоторые из них, примкнув впоследствии к пушкинскому кругу писателей, творчески сложились независимо от Пушкина и вышли на литературную дорогу раньше него (Денис Давыдов).

Денис Васильевич Давыдов (1784–1839)

Из наиболее даровитых поэтов предпушкинского поколения, широко известных и в 1810‑1830‑х годах, первое место принадлежит герою‑партизану Отечественной войны 1812 г., поэту‑гусару Денису Давыдову. Он обладал несомненно оригинальным поэтическим лицом, придумав маску бесшабашно‑смелого, бесстрашного, отважного воина и одновременно лихого, веселого остроумного поэта‑рубаки, поэта‑гуляки.

Давыдов – русский поэт, мемуарист. Начав службу в Кавалергардском полку, он сближается с кружком независимо мыслящих и неформально ведущих себя офицеров: С.Н. Мариным, Ф.И. Толстым (Американцем), А.А. Шаховским, каждый из которых стремился к литературной деятельности. К этому времени относятся басни Давыдова, представляющие собой преддекабристский этап русского вольномыслия («Голова и ноги», «Быль или басня, как кто хочет назови», «Орлица, турухтан и тетерев»). Независимость поведения Давыдов пропагандировал в стихах, в которых воспевал бесшабашный быт гусарского кочевья, лихость и удаль бравых наездников: «Бурцову. Призывание на пунш», «Бурцову», «Гусарский пир». Гусарские стихи Давыдова быстро стали очень популярны, и он начал пропагандировать маску поэта-гусара как собственный бытовой образ («Графу П.А. Строганову», «В альбом»), подготавливая формирование в поэзии лирического героя.

Во время Отечественной войны 1812 года Давыдов организовал партизанский отряд и успешно действовал против французов в тылу врага. Слава Давыдова-партизана была признана обществом, но в официальных кругах ее или не замечали, или преследовали. В 1823 г. он выходит в отставку. Невозможность найти место для применения своих сил поставила Давыдова в ряды оппозиционеров, хотя он никогда не разделял тактику революционного действия декабристов, несмотря на близкие родственные и дружественные отношения с большинством из них.

После Отечественной войны круг литературных друзей Давыдова меняется. Он входит в литературное общество «Арзамас», так как его собственное творчество соответствовало литературной установке арзамасцев изображать внутренний мир частного человека. В лирике Давыдова окончательно формируется романтическое единство человеческой личности, образ поэта-гусара. Давыдову удалось создать выразительный и живописный образ «старого гусара», который окружен привычными приметами военного быта – у него есть боевой конь, он виртуозно владеет саблей, а на коротком отдыхе любит закурить трубку, перекинуться в карты и выпить «жестокого пунша». Несмотря на эти замашки, он вовсе не только «ёра, забияка», но и прямой, искренний, смелый человек, истинный патриот. Превыше всего для него воинский долг, офицерская честь и презрение ко всяким светским условностям, лести, чинопочитанию. Давыдов создал живой и необычный лирический образ, к которому даже «подстраивал» свою реальную биографию.

Между боями, на биваке, он предавался вольному разгулу среди таких же доблестных друзей, готовых на любой подвиг. Давыдов не терпел «служак», карьеристов, муштру, всякую казенщину. Вот как он обращался к своему другу гусару Бурцову, приглашая отведать знаменитый арак (крепкий напиток): «Подавай лохань златую, Где веселие живет! Наливай обширной чаши В шуме радостных речей, Как пивали предки наши Среди копий и мечей».

Давыдов гордился тем, что его поэзия не похожа ни на какую другую, что она родилась в походах, в боях, в досугах между битвами: «Пусть загремят войны перуны, Я в этой песне виртуоз!»

Правда, вопреки словам Давыдова о том, что его стихотворения писались «при бивачных огнях», во время коротких отдыхов, на самом деле они создавались в тихой, уединенной обстановке, в периоды мирной жизни, в часы интеллектуального общения.

Своими стихотворениями Давыдов сказал новое слово в русской батальной лирике, отличавшейся известной парадностью. Самой войны в стихотворениях Давыдова нет, но есть боевой дух офицера, широта души, распахнутой навстречу товарищам. Для выражения буйства чувств своевольной натуры поэта был потребен энергичный, лихо закрученный и хлесткий стих, часто завершавшийся острым афоризмом. Современники замечали, что и в жизни Давыдов был необычайно остроумен, словоохотлив, говорлив.

Герой Давыдова энергичен, страстен, чувственен, ревнив, ему знакомо чувство мести. Новаторство Давыдова особенно заметно не только в «гусарской» лирике, но и в любовной.

Но ты вошла – и дрожь любви,

И смерть, и жизнь, и бешенство желанья

Бегут по вспыхнувшей крови,

И разрывается дыханье!

В любовной лирике 1834–1836 гг. происходит смена рисунка образа лирического героя. Непременные атрибуты гусарского облика отступают, внутренний мир героя изображается уже без внешних аксессуаров: «Не пробуждай, не пробуждай...», «Тебе легко – ты весела...», «Я вас люблю так, как любить вас должно...», «В былые времена она меня любила...», «Унеслись невозвратимые...», «Жестокий друг, за что мученье?..»

Поэтическое творчество Давыдова закончилось «Современной песней» (1836) – жесткой и не во всем справедливой сатирой на безгероическое общество 1830-х гг., в представителях которого поэт не видел дорогих его сердцу черт гусарства. Центральное же место в его поздней литературной и общественной деятельности занимают мемуары. Давыдов пишет «мемуарные» стихи к пятнадцатилетию завершения наполеоновских войн – «Бородинское поле». Крупнейшими произведениями являются «Очерк жизни Дениса Васильевича Давыдова» – опыт художественного моделирования личности в автобиографической прозе – и мемуары, богатые фактическим материалом и содержащие яркие зарисовки участников войны и ее отдельных эпизодов.

Пушкин, по собственному признанию, учился у Давыдова, «приноравливался к его слогу» и подражал ему в «кручении стиха». По словам Пушкина, Давыдов дал ему «почувствовать еще в лицее возможность быть оригинальным». Но в отличие от Давыдова Пушкин в обыденной жизни не носил литературной маски. Он оставался самим собой, а Давыдов, создав свою литературную маску лихого рубаки, гусара‑поэта, стал примерять ее к жизни и сросся с ней. В бытовом поведении он стал подражать своему лирическому герою и отождествлял себя с ним.

Батюшков Константин Николаевич (1787-1855), русский поэт . Семи лет от роду он потерял мать, которая страдала душевной болезнью, по наследству перешедшей к Батюшкову и его старшей сестре Александре. Он близко сошелся со своим дядей М. Н. Муравьевым и стал поклонником Тибулла и Горация, которым он подражал в первых своих произведениях. Батюшков участвовал в антинаполеоновских войнах 1807, 1808, 1812-1815 гг. В 1809 г. он сблизился с В. Л. Пушкиным, В. А. Жуковским, П. А. Вяземским и Н. М. Карамзиным. В 1812 г. поступил на службу в Публичную библиотеку. Не забывая своих московских друзей, Б. сделал новые знакомства в Петербурге и сблизился с И. И. Дмитриевым, А. И. Тургеневым, Д. Н. Блудовым и Д. В. Дашковым. В 1818 г. Батюшков был определен на службу в неаполитанскую русскую миссию. Поездка в Италию была его любимой мечтой, но там он почувствовал скуку, хандру и тоску. К 1821 г. ипохондрия приняла такие размеры, что он оставил службу. В 1822 г. расстройство умственных способностей выразилось вполне определенно, и с тех пор Батюшков в продолжение 34 лет мучился, не приходя почти никогда в сознание.

Константин Николаевич Батюшков вошел в историю русской литературы XIX в. как один из зачинателей романтизма. В основу его лирики легла «легкая поэзия», которая в его представлении ассоциировалась с развитием малых жанровых форм, выдвинутых романтизмом на авансцену русской поэзии, и совершенствованием литературного языка. В «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» (1816) он так подытожил свои размышления: «В легком роде поэзии читатель требует возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге, гибкости; он требует истины в чувствах и сохранения строжайшего приличия во всех отношениях. Красивость в слоге здесь нужна необходимо и ничем замениться не может. Она есть тайна, известная одному дарованию и особенно постоянному напряжению внимания к одному предмету: ибо поэзия и в малых родах есть искусство трудное и требующее всей жизни и всех усилий душевных; надобно родиться для поэзии; этого мало: родясь, надобно сделать поэтом».

Литературное наследство Батюшкова распределяется на три части: стихотворения, прозаические статьи и письма. С юных лет вошёл в литературные круги Санкт-Петербурга. В стихотворной сатире «Видение на берегах Леты» (1809, широко распространялась в списках, опубл. в 1841) выступил остроумным противником эпигонов классицизма, литературных «староверов» (впервые ввёл в обиход слово «славянофил») и сторонником новых эстетических и языковых тенденций, проповедуемых Н. М. Карамзиным и литературным кружком «Арзамас». Патриотическое воодушевление выразил в послании «К Дашкову» (1813). В историю отечественной словесности Батюшков вошёл прежде всего как ведущий представитель так называемой «лёгкой поэзии» (И. Ф. Богданович, Д. В. Давыдов, юный А. С. Пушкин) – направления, восходящего к традициям анакреонтической поэзии, воспевающей радости земной жизни, дружбу, любовь и внутреннюю свободу (послание «Мои пенаты», 1811-12, опубл. в 1814, которое, по словам А. С. Пушкина, «дышит каким-то упоеньем роскоши, юности и наслаждения – слог так и трепещет, так и льётся – гармония очаровательна»; стихотворение «Вакханка», опубл. в 1817; и др.). Свидетельства духовного кризиса поэта – элегии, проникнутые мотивами неразделённой любви, грустью раннего разочарования («Разлука», 1812-13; «К другу», «Мой гений», обе – 1815), порою доходящей до высокого трагизма («Умирающий Тасс», 1817, посвящённая печальной судьбе итальянского поэта 16 в. Т. Тассо; «Изречение Мельхиседека», 1821). Переводил античных и итальянских поэтов, яркого представителя французской «лёгкой поэзии» Э. Парни. Писал очерки и статьи.

Петр Андреевич Вяземский (1792–1878)

Вяземский Петр Андреевич, князь, русский поэт, литературный критик, мемуарист. Старшая единокровная сестра его была замужем за Н.М. Карамзиным, поэтому молодой поэт рос в литературной окружении К.Н. Батюшкова, Д.В. Давыдова. Против литературных «архаистов» Вяземский выступал в критических статьях и эпиграммах и сатирах, создав маску «замысловатого остряка» (А.С. Пушкин). Он участвует в литературной полемике вокруг баллад В.А. Жуковского («Поэтический венок Шутовского», «Ответ на послание Василию Львовичу Пушкину» и др.), поэм А.С. Пушкина (критические статьи). Критические статьи становились для Вяземского полем пропаганды новых эстетических идей (в частности, он активно разрабатывал понятия романтизма и народности в литературе).

В 1819–1825 гг. Вяземский выступал за конституцию («Петербург», «Море») и против крепостного права («Сибирякову»), но был чужд революционных методов борьбы. Он считал человеческую душу необъяснимой; человек – «на свете нравственном загадка» («Толстому»), но изображение внутреннего мира человека строил аналитически. В своих сатирических куплетах-обозрениях Вяземский выразил протест против косной жизни России: «Когда? Когда?», «Русский бог» и др. Литературная полемика часто являлась формой политической борьбы: «Послание к М.Т. Каченовскому», «К усопшим льнет, как червь, Фиглярин неотвязный...» и др.

Вяземский понимал себя поэтом современности, поэтом сегодняшнего дня. Но если в раннем творчестве Вяземский находился в согласии со своим временем, то после 1837 г. он осмысляет современность негативно и за норму принимает прошедшее. Поэтому собственную судьбу Вяземский оценивает как трагедию человека, не способного и не желающего жить в соответствии с нормами века. Отсюда так важны мотивы памяти и напрасного ожидания смерти («Родительский дом», «Смерть жатву жизни косит...», «Уж не за мной ли дело стало?»). Вяземский создает особый жанр «поминок» («Памяти живописца Орловского», «Поминки», «На память»). Вяземский был близок с А.С. Пушкиным, посвящал ему стихи при жизни («1828 год», «Станция») и после смерти («Ты светлая звезда», «Наталии Николаевне Пушкиной», «Осень»). С этой проблематикой связана его мемуарная деятельность.

Важнейшее качество Вяземского‑поэта – острое и точное чувство современности. Вяземский чутко улавливал те жанровые, стилистические, содержательные изменения, которые намечались или уже происходили в литературе. Другое его свойство – энциклопедизм. Вяземский был необычайно образованным человеком. Третья особенность Вяземского – рассудочность, склонность к теоретизированию. Он был крупным теоретиком русского романтизма. Но рассудительность в поэзии придавала сочинениям Вяземского некоторую сухость и приглушала эмоциональные романтические порывы.

Поэтическая культура, взрастившая Вяземского, была однородна с поэтической культурой Пушкина. Вяземский ощущал себя наследником XVIII в., поклонником Вольтера и других французских философов. Он впитал с детства любовь к просвещению, к разуму, либеральные взгляды, тяготение к полезной государственной и гражданской деятельности, к традиционным поэтическим формам – свободолюбивой оде, меланхолической элегии, дружескому посланию, притчам, басням, эпиграмматическому стилю, сатире и дидактике.

Как и другие молодые поэты, Вяземский быстро усвоил поэтические открытия Жуковского и Батюшкова и проникся «идеей» домашнего счастья. Во множестве стихотворений он развивал мысль о естественном равенстве, о превосходстве духовной близости над чопорной родовитостью, утверждал идеал личной независимости, союза ума и веселья. Предпочтение личных чувств официальным стало темой многих стихотворений. В этом не было равнодушия к гражданскому поприщу, не было стремления к замкнутости или к уходу от жизни. Вяземский хотел сделать свою жизнь насыщенной и содержательной. Его частный мир был гораздо нравственнее пустого топтанья в светских гостиных. У себя дома он чувствовал себя внутренне свободным: «В гостиной я невольник, В углу своем себе я господин…» Вяземский понимает, что уединение – вынужденная, но отнюдь не самая удобная и достойная образованного и вольнолюбивого поэта позиция. По натуре Вяземский – боец, но обществу чуждо его свободолюбие.

Став сторонником карамзинской реформы русского литературного языка, а затем и романтизма, Вяземский вскоре выступил поэтом‑романтиком. В романтизме Вяземский увидел опору своим поискам национального своеобразия и стремлениям постичь дух народа. Он понял романтизм как идею освобождения личности от «цепей», как низложение «правил» в искусстве и как творчество нескованных форм. Проникнутый этими настроениями, он пишет гражданское стихотворение «Негодование», в котором обличает общественные условия, отторгнувшие поэта от общественной деятельности; элегию «Уныние» , в которой славит «уныние», потому что оно врачует его душу, сближает с полезным размышлением, дает насладиться плодами поэзии. Т.о., жанр психологической и медитативной элегии под пером Вяземского наполняется либо гражданским, либо национально‑патриотическим содержанием.

В романтическом мироощущении Вяземский открыл для себя источник новых творческих импульсов, в особенности в поисках национального содержания. Вяземского влечет тайная связь земного и идеального миров, он погружается в натурфилософскую проблематику (Стих-е «Ты светлая звезда»: параллельны два ряда образов – «таинственного мира» и «земной тесноты», мечты и существенности, жизни и смерти, между которыми устанавливается невидимая внутренняя соприкосновенность).

В конце 1820‑х – в начале 1830‑х годов Вяземский – все еще признанный литератор, стоящий на передовых позициях. Он активно участвует в литературной жизни, включаясь в полемику с Булгариным и Гречем. Он сотрудничает в «Литературной газете» Дельвига и Пушкина, а затем в пушкинском «Современнике», которые приобрели в Вяземском исключительно ценного автора, обладавшего хлестким и умелым пером. Журналистская хватка сказалась и в поэзии Вяземского, щедро насыщенной злободневными политическими и литературными спорами. Чувство современности было развито у Вяземского необычайно. Однажды он признался: «Я – термометр: каждая суровость воздуха действует на меня непосредственно и скоропостижно». Поэтому и журнальная деятельность была в его вкусе, о чем он догадывался сам и о чем ему не раз говорили друзья. «Пушкин и Мицкевич, – писал Вяземский, – уверяли, что я рожден памфлетистом… Я стоял на боевой стезе, стреляя из всех орудий, партизанил, наездничал…».

При жизни Вяземского, не считая мелких брошюр, вышел всего один сборник его стихотворений («В дороге и дома». М., 1862).

Антон Антонович Дельвиг (1798–1831)

Дельвиг Антон Антонович, поэт, журналист. Обучаясь в Лицее, Дельвиг сошелся с А.С. Пушкиным, дружба с которым определила его литературную позицию и эстетическую позицию. Д пропагандировал в своем творчестве образ поэта – «ленивца молодого» («Сегодня я с вами пирую, друзья…», «Крылову»). В 1820-е гг. он активно участвует в литературной борьбе, издавая с 1825 г. альманах «Северные цветы», а с 1830 г. «Литературную газету». Далекий от политического радикализма, Дельвиг не боялся выражать свои мнения и был одним из немногих, кто присутствовал при казни декабристов. Умер во время эпидемии холеры. В память Дельвига Пушкин издал последний выпуск альманаха «Северные цветы» (1832).

В отличие от Вяземского, лицейский и послелицейский товарищ Пушкина Антон Антонович Дельвиг облек свой романтизм в классицистические жанры. Он стилизовал античные, древнегреческие и древнеримские стихотворные формы и размеры и воссоздавал в своей лирике условный мир древности, где царствуют гармония и красота. Для своих античных зарисовок Дельвиг избрал жанр идиллий и антологических стихотворений. В этих жанрах Дельвигу открывался исторически и культурно‑определенный тип чувства, мышления и поведения человека античности, который являет собой образец гармонии тела и духа, физического и духовного («Купальницы», «Друзья»). «Античный» тип человека Дельвиг соотносил с патриархальностью, наивностью древнего «естественного» человека, каким его видел и понимал Руссо. Вместе с тем эти черты – наивность, патриархальность – в идиллиях и антологических стихотворениях Дельвига заметно эстетизированы. Герои Дельвига не мыслят свою жизнь без искусства, которое выступает как органическая сторона их существа, как стихийно проявляющаяся сфера их деятельности («Изобретение ваяния»).

Действие идиллий Дельвига развертывается обычно под сенью деревьев, в прохладной тишине, у сверкающего источника. Поэт придает картинам природы яркие краски, пластичность и живописность форм. Состояние природы всегда умиротворенное, и это подчеркивает гармонию вне и внутри человека.

Герои идиллий и антологий Дельвига – цельные существа, никогда не изменяющие своим чувствам. В одном из лучших стихотворений поэта – «Идиллия» (Некогда Титир и Зоя под тенью двух юных платанов…) – восхищенно рассказывается о любви юноши и девушки, сохраненной ими навеки. В наивной и чистой пластической зарисовке поэт сумел передать благородство и возвышенность нежного и глубокого чувства. И природа, и боги сочувствуют влюбленным, оберегая и после их смерти неугасимое пламя любви. Герои Дельвига не рассуждают о своих чувствах – они отдаются их власти, и это приносит им радость.

Художественные приемы Дельвига не изменялись на протяжении всей его деятельности. Идеалом его является «мирная жизнь» «естественного человека». Этот натуральный образ жизни по циклическим законам, близкий природе изображается им в двух жанрах: «русская песня» и идиллия, воссоздающей образ «золотого века» Древней Греции. Дельвиг создал 12 стихотворений с названием «Русская песня», многие из них стали популярными романсами: «Соловей мой, соловей…» (А.А. Алябьев), «Не осенний частый дождичек…» (М.И. Глинка) и др. Сходную роль выполняли «античные» идиллии: «Цефиз», «Купальницы», «Конец золотого века», «Изобретение ваяния». В новаторской по содержанию «русской идиллии» «Отставной солдат» Дельвиг изобразил современную крестьянскую жизнь как современный «золотой век».

Нормой жизни современного человека становится линейное время: «Романс» («Вчера вакхических друзей…»). Дельвиг описывает романтического героя, используя сюжеты, восходящие к жанру баллады («Луна», «Сон»). Характерными чертами этого героя являются «разочарование» («Элегия» («Когда, душа, просилась ты…»), «Разочарование») и преждевременная смерть как знак особой судьбы избранного человека («Романс» («Сегодня я с вами пирую, друзья…»), «На смерть ***»).

Единственный прижизненный сборник стихотворений поэта – «Стихотворения барона Дельвига». СПб., 1829.

Николай Михайлович Языков (1803–1847)

Совсем иной по содержанию и по тону была поэзия Николая Михайловича Языкова, который вошел в литературу как поэт‑студент. Это амплуа создало ему весьма своеобразную репутацию. Студент – почти недавний ребенок, еще сохраняющий некоторые привилегии детского возраста. Он может позволить себе «шалости» и всякого рода рискованные выходки, вызывая к себе при этом сочувственно‑снисходительное отношение окружающих. Пушкин восклицал, обращаясь к своему младшему другу: «Как ты шалишь и как ты мил!» В поэзии Языкова рождался своего рода эффект инфантилизма, милой незрелости. Полумнимая незрелость языковской музы, дает право крайне свободного обращения с писаными и неписаными законами поэтического творчества. Поэт смело нарушает их. Читая стихи Языкова, приходится нередко сомневаться в правомерности некоторых предлагаемых им самим жанровых обозначений, так они непохожи на данные им названия «элегия», «песня», «гимн». Они кажутся произвольными, причем впечатляет легкость, с которой Языков их именует, относя к тому или иному жанру.

Языков учился в разных учебных заведениях, пока в 1822 г. не уехал в Дерпт, где поступил на философский факультет университета и провел в нем семь лет. Экзамена за университет он не сдавал и покинул его «свободно‑бездипломным». В творчестве Языкова отчетливо выделяются два периода – 1820‑х – начало 1830‑х годов (примерно до 1833) и вторая половина 1830‑х – 1846 годы. Лучшие произведения поэта созданы в первый период. (При жизни Н. М. Языков выпустил три сборника стихотворений).

Как и другие поэты пушкинской эпохи, Языков сформировался в преддверии восстания декабристов, в период подъема общественного движения. Это наложило отпечаток на его лирику. Радостное чувство свободы, охватившее современников поэта и его самого, непосредственно повлияло на строй чувств Языкова. С декабристами Языкова сближала несомненная оппозиционность. Однако в отличие от декабристов у Языкова не было каких‑либо прочных и продуманных политических убеждений. Его вольнолюбие носило чисто эмоциональный и стихийный характер, выражаясь в протесте против аракчеевщины, всяких форм угнетения, сковывавших духовную свободу. Словом, Языкову не были чужды гражданские симпатии, но главное – простор души, простор чувств и мыслей, ощущение абсолютной раскованности.

Главные достижения Языкова связаны со студенческими песнями (циклы 1823 и 1829 годов), с элегиями и посланиями. В них и возникает тот образ мыслящего студента, который предпочитает свободу чувств и вольное поведение принятым в обществе официальным нормам морали, отдающим казенщиной. Разгульное молодечество, кипение юных сил, «студентский» задор, смелая шутка, избыток и буйство чувств – все это было, конечно, открытым вызовом обществу и господствовавшим в нем условным правилам.

В 1820‑е годы Языков – уже сложившийся поэт с буйным темпераментом. Его стих – хмельной, тональность поэзии – пиршественная. Он демонстрирует в поэзии избыток сил, удальство, небывалый разгул вакхических и сладострастных песен. Весь этот комплекс представлений не совсем адекватен реальной личности Языкова: под маской лихого бесшабашного гуляки скрывался человек с чертами застенчивого увальня, провинциального «дикаря», не слишком удачливого в делах любви и не столь склонного к кутежам, как об этом можно подумать, читая стихи поэта. Однако созданный Языковым образ лирического героя оказался колоритным, убедительным, художественно достоверным. Современники заметили, что в литературу пришла необычная, «студентская» муза. Не все удавалось молодому Языкову: порой он писал бесцветно и вяло, не гнушался штампами.

Если попытаться определить основной пафос поэзии Языкова, то это пафос романтической свободы личности. «Студент» Языков испытывает подлинный восторг перед богатством жизни, перед собственными способностями и возможностями. Отсюда так естественны в его речи торжественные слова, восклицательные интонации, громкие призывы. Вольные намеки постепенно приобретают все большую остроту, поясняющую истинный смысл бурсацкого разгула. Оказывается, он противник «светских забот» и внутренне независим. Ему присущи рыцарские чувства – честь, благородство. Он жаждет славы, но исключает лесть («Чинов мы ищем не ползком!»), ему свойственны искреннее вольнолюбие, гражданская доблесть («Сердца – на жертвенник свободы!»), равноправие, отвращение к тирании («Наш ум – не раб чужих умов»), презрение к атрибутам царской власти и к самому ее принципу («Наш Август смотрит сентябрем – Нам до него какое дело?»).

Человек в лирике Языкова представал сам собой, каков он есть по своей природе, без чинов и званий, отличий и титулов, в целостном единстве мыслей и чувств. Ему были доступны и переживания любви, природы, искусства и высокие гражданские чувства.

Постепенно в поэтическом мироощущении Языкова наметилась оппозиция вечных, непреходящих, нетленных ценностей и временных, «мимопроходящих», сиюминутных. Бывший дерптский бурш начинает славить белокаменную столицу, которая необыкновенно мила ему своей стариной. Семисотлетняя Москва с золотыми крестами на соборах, храмах и церквях, с твердынями башен и стен, понятая как сердце России и как величавый символ народного бессмертия, становится для Языкова истинным источником бессмертной жизни и неиссякаемого вдохновения. Такое восприятие Москвы и России подготовило переход Языкова, «западника» по студенческому воспитанию, прошедшего нерусскую школу жизни и получившего немецкое образование, к славянофильству.

В последние годы творчества в лирике Языкова снова встречаются подлинные лирические шедевры («Буря», «Морское купанье» и др.). В них особенно отчетливо видна возросшая крепость его стиля, их отличают продуманный лаконизм композиции, гармоническая стройность и чистота языка. Языков сохраняет стремительность лирической речи, щедрость живописи и энергичную динамичность.

Языков, по словам Белинского, «много способствовал расторжению пуританских оков, лежавших на языке и фразеологии». Он придал стихотворному языку крепость, мужественность, силу, овладел стихотворным периодом. В его лирике ярко запечатлелась вольная душа русского человека, жаждавшая простора, цельная, смелая, удалая и готовая развернуться во всю свою ширь.

Поэты‑любомудры

«Поэты пушкинского круга» были неформальным объединением поэтов, сложившимся в 1820‑х годах. Более тесным образованием (1823) был московский кружок любителей мудрости – любомудров. В него вошли поэт Д. Веневитинов, прозаик В. Одоевский, критик И. Киреевский, литераторы Н. Рожалин, А. Кошелев; к ним примкнули историк М. П. Погодин, поэт и филолог С. Шевырев. И хотя кружок распался в 1825 г., духовное единство, связывающее ее членов, продолжало сохраняться. Впоследствии бывшие участники общества любомудрия основали журнал «Московский вестник». На короткое время с любомудрами сблизился Пушкин.

Поэзия любомудров стала еще одним связующим звеном между поэзией 1820‑х и 1830‑х годов. Любомудры ставили своей задачей изучение немецкой романтической философии, в которой увидели программу жизни и программу литературы. Она легла в основу поэзии любомудров, которые заявили, что русская поэзия, не исключая и Пушкина, страдает недостатком мысли и ее надлежит насытить философским содержанием. Отсюда проистекала идея противопоставить непосредственно чувственной и легко льющейся поэзии Пушкина и находящейся под его несомненным влиянием русской поэзии вообще наполненную философским смыслом поэзию, пусть несколько затрудненную в выражении и восприятии. Любомудры хотели придать русской поэзии философское направление, в значительной мере шеллингианское, предполагавшее изложение романтической философии на поэтическом языке. Но любомудры не предполагали просто зарифмовывать близкие им философские идеи – они намеревались перенести эти идеи в иную, лирическую, стихию.

Согласно представлениям любомудров, в мире не существует идиллических отношений, и гармония между человеком и природой достигается преодолением противоречий. В ходе трудного и мучительного, но вместе с тем вдохновенного познания природа постигает себя в своем высшем и самом совершенном духовном творении – поэте, а любому человеку благодаря поэту открывается наслаждение вещими истинами.

Димитрий Владимирович Веневитинов (1805–1827)

Из поэтов‑любомудров несомненным поэтическим талантом был наделен Веневитинов. Его неповторимый литературный мир сложился примерно к 1825 г. Веневитинов прочно усвоил элегический словарь и принципы элегического стиля Жуковского – Пушкина. Его поэзия развивалась в духе идей русского и немецкого романтизма. Веневитинов использовал в своей лирике достаточно традиционный элегический словарь, который, однако, им преображался: в него вносилось не чувственно‑элегическое, а философское содержание. Типично элегические слова обретали новый, философский смысл (стих-е «К любителю музыки»).

Веневитинов пытается соединить непосредственные ощущения с ясностью мысли, вдохнуть в эти ощущения особый смысл и путем столкновения создать выразительную картину, полную драматизма. На этом фундаменте вырастает веневитиновское представление о художнике‑гении, о его роли в мире, о его небесном призвании, божественном избранничестве и трудном, незавидном положении в обществе (стих-я «Поэт» («Тебе знаком ли сын богов…»), «Люби питомца вдохновенья…», перевод фрагмента из «Фауста» Гете, элегии «Я чувствую во мне горит…», «Поэт и друг»).

По мысли Веневитинова, поэзия – познание тайн бытия, и лишь она противостоит прозе и бездуховности окружающей жизни. Трагизм бытия отступает перед мощью и красотой поэтического слова. Поэт провидит будущую гармонию, утверждает согласие между человеком и природой. Романтическая тема поэта‑пророка, сохраняя в лирике Веневитинова личный и общественный смысл, переключена в общефилософский план и обращена к читателю новыми гранями: «Тебе знаком ли сын богов, Любимец муз и вдохновенья? Узнал ли б меж земных сынов Ты речь его, его движенья? Не вспыльчив он, и строгий ум Не блещет в шумном разговоре, Но ясный луч высоких дум Невольно светит в ясном взоре» .

Речь в стихотворении идет об идеальном лице, так как поэт для любомудров – высшее выражение человека духовного. Поэзия, по мнению любомудров, та же философия, но в пластических образах и гармонических звуках. В таком контексте сочетание «высокие думы» воспринимается не расхожим поэтическим клише, а заключающим в себе определенные философские идеи. Слова «строгий ум» означают последовательность, логичность и точность мысли, привычку к философским штудиям. Перед читателем встает образ идеального поэта‑философа, чуждого светской суеты, погруженного в глубокие и серьезные размышления. Он противопоставлен «земным сынам» не потому, что презирает их, – он поднялся на такую духовную высоту, которая еще остается недосягаемой для обыкновенных людей.

С. П. Шевырев (1806–1864)

В русле художественных поисков любомудров развивалась и поэзия С. Шевырева. Среди наиболее известных и обративших на себя внимание его стихотворений были «Я есмь» , «Мысль», «Цыганская пляска», «Петроград», «Стансы» («Когда безмолвствуешь, природа…»), «Стансы» («Стен городских затворник своенравный…»), «К Италии» и другие. Шевырев варьирует в своей лирике излюбленные любомудрами темы об избранничестве поэта, его особой миссии, о единстве природной жизни и души человека. По мысли Шевырева, природа не может выразить себя словесно, а обыкновенный человек не может передать обычным языком ее тайны. Познание и сокровенное слово о ней доступны только поэту‑жрецу. Его речь наполнена восторгом, который сопутствует познанию и проповеди. В отличие от Веневитинова, опиравшегося на элегический словарь романтической поэзии, Шевырев обращается к поэтическому наследию XVIII в., воскрешая стилистические традиции духовных од, широко используя славянизмы и архаизмы, сообщая поэтической речи торжественное величие и ораторские интонации. Он преклоняется перед мощью и нетленностью человеческой мысли.

А. С. Хомяков (1804–1860)

Первоначально он развивал традиционные для любомудров темы: поэтическое вдохновение, единство человека и природы, любовь и дружба. Поэт в лирике Хомякова – соединительное звено между мирозданием и природой. Его «божественный» жребий предуказан свыше: дать «голос стройный» земле, «творенью мертвому язык». Поэт у Хомякова мечтает слиться с природой («Желание»), раствориться в ней, но так, чтобы стать «звездой». В известной мере здесь Хомяков смыкается с Тютчевым (ср. тютчевский мотив: «Душа хотела б быть звездой.»), хотя его небольшое дарование несравнимо с гениальным даром Тютчева. В лирике Хомяков полон возвышенных порывов и устремлений. Эти его мечты и желания сопровождаются традиционными размышлениями. Когда же к поэту не приходит «божественный глагол», наступает «час страданья»: «…звуков нет в устах поэта Молчит окованный язык.<…> И луч божественного света В его виденья не проник. Вотще он стонет исступленный: Ему не внемлет Феб скупой, И гибнет мир новорожденный В груди бессильной и немой» .

Поэты‑романтики второго ряда

Поэты кружка Станкевича (И. Клюшников (1811–1895), В. Красов (1810–1854), К. Аксаков (1817–1860)). Эти поэты получили известность на короткое время в 1830‑е годы. Из них только К. С. Аксаков оставил заметный след в литературе страстной стихотворной публицистикой (например, стихотворение «Свободное слово» ) и горячей популяризацией славянофильского учения.

Из других поэтов 1810–1830‑х годов, сохранивших творческую самостоятельность и обративших на себя благосклонное внимание публики, выделялись А. Ф. Воейков, И. И. Козлов, А. Ф. Вельтман, В. И. Туманский, Ф. А. Туманский, А. И. Подолинский, В. Г. Тепляков, В. Г. Бенедиктов, А. И. Полежаев и А. В. Кольцов.

А. Ф. Воейков (1779–1839) - Поэт тяготел к описательной лирике и сатире. Он создал в 1814‑1830‑е годы знаменитую сатиру «Дом сумасшедших», в которой карикатурно представил портреты многих литераторов и общественных деятелей начала XIX в. В 1816 г. перевел поэму французского поэта Делиля «Сады».

И. И. Козлов (1779–1840) Значительным успехом пользовалось творчество И. Козлова, первые поэтические опыты которого вдохновлены гением Байрона. Его талант был, по словам Жуковского, «пробужденный страданием». Подобно Байрону, Козлову свойственны вольнолюбивые мечтания, честь, благородство. Козлов умел поэтически передать и гражданскую страстность, и нравственную взыскательность, и тончайшие душевные переживания. Ему не были чужды сомнения, тревоги, «скорбь души», «светлые мечты», «тайны дум высоких», живая радость, красота женщины, сладкая тоска – все то, чем живет человек. Козлову часто не доставало оригинальности, его поэтический словарь слишком традиционен, в нем повторяются привычные «поэтизмы» романтической поэзии, но в лучших произведениях, таких как «Романс» («Есть тихая роща у быстрых ключей…»), «Венецианская ночь. Фантазия», «На погребение английского генерала сира Джона Мура», «Княгине З. А. Волконской», «Вечерний звон», он достигает подлинной искренности.

Ему принадлежит одно из лучших стихотворных переложений из «Слова о полку Игореве» – «Плач Ярославны». Поэма Козлова «Чернец» стоит в одном ряду с романтическими поэмами Пушкина и Лермонтова.

В. Г. Бенедиктов (1807–1873) Когда романтическая поэзия уже переживала кризис и клонилась к закату, а читатели еще эстетически не доросли до благородной простоты пушкинской «поэзии действительности», в поэзии зазвучал голос В. Бенедиктова. Успех его поэзии во второй половине 1830‑х и в начале 1840‑х годов был оглушительным и почти всеобщим. При этом похвалы расточали не какие‑нибудь неискушенные в искусстве слова люди, а знающие в нем толк поэты, чей тонкий поэтический вкус не может быть подвержен сомнению. Юные Ап. Григорьев, А. Фет, Я. Полонский, И. Тургенев, Н. Некрасов восторженно встретили новый талант. Впоследствии они со стыдом вспоминали о своей вкусовой оплошности. Их могли извинить только молодость и увлеченность, которые закрыли им глаза на очевидные провалы вкуса в поэзии Бенедиктова. Что касается обычной публики, то ее мнение выразил один из книгопродавцев: «Этот почище Пушкина‑то будет».

Справедливости ради надо сказать, что Бенедиктов не был лишен таланта, и это, по словам Некрасова, «непостижимое сочетание дарования… с невероятным отсутствием вкуса», очевидно, и ввело в заблуждение молодых литераторов. Ошеломляющее впечатление, произведенное стихами Бенедиктова, не коснулось, однако, ни Пушкина, ни Белинского. Пушкин, по воспоминаниям, иронически одобрил рифмы нового поэта, Белинский подверг его стихи суровому критическому разбору. Слава Бенедиктова длилась недолго и, как остроумно заметил А. Н. Архангельский, его «хвалили… поначалу за то же, за что после стали ругать…».

Причина столь шумного появления Бенедиктова на поэтической сцене вполне понятна: он отвечал ожиданиям невзыскательной читательской публики. Пушкин и лучшие поэты, окружавшие его, постепенно отходили от романтизма в поэзии и обозначили новые художественные пути. Они в своих исканиях ушли далеко вперед. Читатели по‑прежнему ждали романтических порывов в некую туманную запредельность, которая не напоминала бы о скорбях действительной жизни, о житейских заботах и печалях, им по душе был образ поэта‑жреца, избранника, кумира, отрешенного от реальности и высоко возвышавшегося над толпой. Если Жуковский отстаивал формулу «Жизнь и поэзия – одно», если Батюшков говорил о себе: «И жил так точно, как писал», то читатели не признавали какой‑либо связи между жизнью и поэзией. В жизни все должно быть так, как есть, в поэзии – не так, как есть. Жизнь – это одно, поэзия – совсем другое.

Именно такому массовому читателю Бенедиктов пришелся ко двору. Что собой представлял Бенедиктов? В жизни – хороший чиновник. В поэзии – восторженный поэт со сверхромантическими порывами, превращающий самое обычное, мелкое и бытовое в грандиозное, величественное и для всех смертных, в том числе для себя, – в недосягаемое. Бенедиктов живет одной жизнью, пишет – о другой. Лирический герой Бенедиктова не имеет ничего общего и никаких точек соприкосновения с чиновником Бенедиктовым. Бенедиктов создал поэтическую маску, ни в чем на него, чиновника, не похожую. Пространство, где обитает чиновник Бенедиктов, известно: департамент, служебные комнаты, петербургская квартира, проспекты и улицы Петербурга; оно полно звуками, людским и прочим шумом. Лирический герой Бенедиктова живет в ином пространстве. Там каждой вещи придан вселенский масштаб: «Безграничная даль, Безответная тишь Отражает, Как в зеркале, вечность ». Бенедиктов стремится к тому, чтобы разрыв между жизнью и поэзией не уменьшался, а увеличивался. В поэзии, по его мнению, все должно быть иначе, чем в жизни («зарождение чистого искусства»).

Вся поэтическая стилистика Бенедиктова свидетельствует о резком разрыве с принципами пушкинской стилистики, которые были усвоены лучшими поэтами и разделялись ими – ясностью, точностью, прозрачностью мысли и ее словесного выражения. Порывая с пушкинской поэтикой, Бенедиктов не порывал с допушкинской романтической системой. Особенность Бенедиктова состояла в том, что традиционные общеромантические стилистические штампы и образы он соединил со смелыми и удачными словосочетаниями, свежей образностью, разрывающей стертую словесную ткань. Вот пример поэтической отваги Бенедиктова: «Конь кипучий бежит, бег и ровен и скор, Быстрота седоку неприметна! Тщетно хочет его опереться там взор: Степь нагая кругом беспредметна».

А. И. Полежаев (1804–1838) Среди поэтов конца 1820–1830‑х годов А. Полежаев выделялся своей несчастной и трагической судьбой, которая не щадила поэта с дней рожденья. Он был незаконнорожденным сыном, обвинен по доносу в нарушении норм общественной нравственности, сослан в качестве унтер‑офицера Бутырского пехотного полка, разжалован в солдаты, лишен дворянского звания «без выслуги», страдал чахоткой и в 33 года умер.

Полежаев начал писать в конце 1820‑х годов. Его стихи были отчетливо ориентированы на пушкинский принцип стилистической свободы и отличались резким смыслом, энергичным ритмом и злободневностью. «Я умру! На позор палачам Беззащитное тело отдам! Но, как дуб вековой, Неподвижный от стрел, Я, недвижим и смел, Встречу миг роковой! ». В отдельных стихотворениях («Сарафанчик») Полежаев пытался обратиться к народной образности.

Начинает Полежаев с традиционных тем: жизнь – поток быстротекущих дней («Наденьке», «Водопад»), жизнь человека строится по законам природы («Вечерняя заря», «Цепи»): 15 лет – время любви и взросления («Любовь»). Но герой Полежаева нарушает эти нормы жизни: «Не расцвел – и отцвел в утре пасмурных дней» («Вечерняя заря»). Появляется образ моря жизни, где человек – это пловец, челнок: «Песнь погибающего пловца», «Море», «К моему гению». Царем над всеми законами жизни является рок («Рок»), а утрата «вольности и покоя» делает героя «отверженцем людей» («Живой мертвец», «Судьба меня в младенчестве убила!..», «Негодование»). Атеизм приводит к богоборчеству («Ожесточенный») и демонизму («Божий суд»), что сближает поэзию Полежаева с творчеством М.Ю. Лермонтова («<Узник>», «Грусть», «Тоска»).

А. В. Кольцов (1809–1842) Многие русские поэты, обрабатывая русский фольклор, сочинили замечательные песни и романсы, создали в народном духе целые поэмы и сказки. Но ни для кого из них фольклор в такой степени не был своим, как для Кольцова, который жил в народной среде и мыслил сообразно вековым народным представлениям. Своим талантом Кольцов привлек к себе внимание сначала провинциальных воронежских литераторов и меценатов, затем и столичных – Н. В. Станкевича, Жуковского, Вяземского и в особенности Белинского. Познакомился Кольцов и с Пушкиным.

Одна из центральных проблем русской литературы XIX в. – разъединенность дворянской и народной культур, разрыв между жизнью народа и жизнью образованного сословия. В творчестве Кольцова в известной мере этот разрыв оказался преодоленным, поскольку поэт соединял в своей поэзии достоинства фольклора и профессиональной литературы.

В народных песнях Кольцова перед читателем встает не конкретный (индивидуализированный) крестьянин, а крестьянин вообще. И поет Кольцов не о каких‑то особых заботах, бедах и радостях крестьянина, как Некрасов, в поэзии которого у разных крестьян – разные судьбы и разные печали, но общих, общекрестьянских и общенародных. Поэтому и содержание поэзии Кольцова, и форма были органично связаны с народным творчеством. Крестьянин у Кольцова в полном соответствии с народным укладом, окружен природой, и его жизнь определена природным календарем, природным расписанием и распорядком. Природному циклу подчинена вся трудовая жизнь крестьянина («Песня пахаря», «Урожай»). Как только крестьянин выпадает из природного цикла, утрачивает власть этого своеобразного «крестьянского пантеизма», он сразу чувствует тревогу, угрозу и страх, предвещающий смерть («Что ты спишь, мужичок?»). Если крестьянин живет в единстве с природой, с историей и со своим «родом‑племенем», то ощущает себя богатырем, чувствует в себе силы необъятные. По‑народному герой Кольцова понимает и превратности судьбы: он умеет быть счастливым в счастье и терпеливым в несчастье (две песни Лихача Кудрявича).

Отход Кольцова от народного миросозерцания и попытки вступить в область профессиональной литературы, т. е. писать такие же стихи, как и образованные литераторы‑дворяне, ни к чему хорошему не привел. Его усилия создать стихотворения в духе философских элегий и дум, перелить в стихи свои философские размышления окончились неудачей. Стихотворения эти были наивными, поэтически слабыми.